Ксанское ущелье
Шрифт:
— Мама!
— Ну что тебе?
— А у меня, кроме Васо, есть еще братья?
— Что ты такое мелешь? Какие еще братья?
У Мелы сердце оборвалось, колени задрожали. Может, ее младший уже знает что-нибудь страшное о Васо, да боится сказать?
Она отпустила сыромятину и прижала руки к груди:
— Никаких братьев — один Васо! Откуда им взяться?
— А чего ж губастый Батако говорит, скоро два жениха хубаевских весь свет перевернут!
— Так и говорит?
— Ага.
Отлегло
— Это ж он тебя женихом назвал. Тебя!
— Меня?
— А кого ж еще?
Слава богу! А она уже подумала: сорванец ее недобрую весть принес. Но мысли побежали, тесня одна другую… Почему так сказал Батако? Не замышлял ли он чего против ее сына? Что за человек? Змея змеей, все норовит укусить исподтишка.
Голос Васо прерывался от волнения, когда наконец он окликнул мать:
— Мам… Мама-а!
Мела замерла, боясь верить ушам. Голос Васо! Уж не чудится ли ей? Не лишилась ли она разума в бесконечном ожидании, в тревоге за сына?
Но тут и сам Васо перемахнул через плетень и обнял ее.
— Сыно-ок!
Стоило ему, пригнувшись за плетнем, проскользнуть в саклю, вряд ли Коциа заметил бы его появление. Но Васо стоял посреди двора, прижав мать к груди, и Коциа, неусыпно следивший за хубаевской саклей, радостно потер руки. «Вот он, абрек! Вот он, долгожданный!» Однако не спешил выбраться из своего укрытия: не спугнуть бы добычу. Только когда Васо скрылся в сакле, Коциа поспешил к приставу.
Не знал прохвост, что и его приметили.
Болела душа у товарищей за Васо, и они не то чтобы ослушались своего командира, но задержались, беспокоясь, на опушке леса. И оказывается, очень кстати.
— Клянусь, это княжеская ищейка! — воскликнул Авто, заметив, что какой-то человек крадучись заспешил на другую сторону аула. С какой стати ему прятаться? Явно за домом Хубаевых наблюдал.
Абреки двинулись к аулу.
— И где этого шалуна носит? — вытирая слезы радости и торопливо накрывая стол, ворчала счастливая и встревоженная одновременно Мела.
Не было сына — душа болела: жив ли, здоров ли? Теперь живой, здоровый перед ней сидит, а на душе опять боль: хоть бы скорей ушел, чтобы не успели узнать, что дома он, злые люди.
— Словно трещину какую нашел да провалился, окаянный! Может, мне самой, сынок, за отцом-то сходить?
А через минуту снова залилась слезами, пряча лицо у сына на груди:
— И зачем тебе нужен был этот проклятый Амилахвари? Зачем ты его трогал? Теперь и в дом родной прийти нельзя. Ой, горюшко мое!
— Время такое, мать, время. Хватит им пить нашу кровь! Бороться буду. До конца!
— За что бороться, родной? Что нам брать борьбой?
— А все, гыцци, все! Чтоб вся земля
— Так уж бог наградил нас, сынок. Такая наша судьба.
— Бог, говоришь? Судьба? Почему же, если он такой милосердный и справедливый, не видит наших страданий?
— Грех так говорить и думать, сынок! Грех! — Мела встревоженно повернулась к божнице, что поблескивала иконами в углу сакли, и торопливо перекрестилась: — Прости, всемилостивый, ошибку его и слова эти. Сам не ведает, что говорит. Прости!
— В том-то и беда, мать, что ведаю, ведаю! Раньше как в шорах ходил, а теперь ведаю.
Васо сказал эти слова спокойно и твердо, нисколько не боясь мести всевышнего, которому всю жизнь промолилась мать, и она вдруг почувствовала, поняла, что сын вырос, безвозвратно выпорхнул из-под ее крыла. Вон как широки плечи, крута грудь, как упрямо сдвинуты к переносью густые брови.
Радовало мать, что сын возмужал, но страх за его жизнь переполнял ее сердце. Видя, что его теперь уже не вернуть с избранной дороги, она сказала:
— Молю тебя, Васо, без надобности не убивай и мышонка. Грех это великий — посягать на жизнь!
— Что же, гыцци, князья-то да жандармы царские всю жизнь грешат, а все толще становятся? А уж их ли жизнь не грешна?!
В дверях сакли показался Ахсар. Увидев брата, он чуть не выронил из рук кувшин. Едва освободившись от него, с радостным криком кинулся к Васо и повис на крепкой шее, что-то бормоча.
Васо обнял худенькое тельце.
Потом осторожно разжал цепкие руки Ахсара, отодвинул его от себя и деланно придирчиво стал оглядывать:
— Ну-ка, покажись, покажись, какой ты богатырь вырос! У-у, скоро на охоту будешь ходить!
— Я и сейчас бы пошел! — не умея сдержать счастливую улыбку, сказал Ахсар. — Вот только ружья у меня нет. — Рука мальчишки так и тянулась погладить блестящие головки торчащих из ленты патронташа, как газыри, патронов.
— А лук? — усмехнулся Васо.
Ахсар даже не спросил, откуда брат знает об его луке. Он с готовностью кинулся к полатям, нырнул под них и вернулся с луком и пучком ореховых стрел, одну из которых строгал перед тем, как мать отправила его за водой.
— Отличный лук, Ахсар! Я в твои годы не умел делать такого, — польстил он мальчишке, и тот расцвел от удовольствия:
— Знаешь, как далеко стрела летит? Аж за овраг. Хочешь посмотреть?
— Верю, верю, Ахсар, — погладил Васо братишку по вихрастой голове.
— Хочешь, Васо, я сбегаю за отцом?
— Не надо, дорогой. Не надо, я сам должен побывать на нихасе.
— Нельзя тебе туда, сынок, — прижала руки к груди Мела. — Увидят злые люди — не миновать беды.