Ксанское ущелье
Шрифт:
— А я и доказывать не стану, — стукнул Цицнакидзе об пол дорогой, в серебряных ножнах саблей. — Пусть только сунутся в лес твои воры, я им укорочу рост!
— А я укорочу твой ядовитый язык! — выхватил шашку Черный Датико.
Цицнакидзе последовал его примеру.
— Что здесь происходит? — остановил их резкий, повелительный окрик. В приемную входил сопровождаемый уездным начальником и свитой адъютантов высокий, подстриженный «а ля Николай» полковник.
Бакрадзе кинулся между князьями:
— Опомнитесь!
— Ваши сабли, господа! — сурово
— Кто вы такой, чтобы приказывать нам? — огрызнулся, не спеша расставаться с оружием и отодвигая крепкой рукой адъютанта, Черный Датико.
— Военный губернатор Альфтан.
— Прошу прощения, ваше превосходительство! — склонил голову Черный Датико. — Я князь Амилахвари.
— Князь Цицнакидзе! — щелкнул каблуками и сосед. — Не при лучших обстоятельствах знакомимся, господин губернатор! Мало того что абреки напали на мой замок, этот кня-азь, — протянул он пренебрежительно, — воровал мой лес!
Амилахвари едва не поперхнулся от злости, но промолчал. «Погоди, змея, я отсеку твое ядовитое жало».
— Кня-а-азь! — в свою очередь укоризненно протянул Бакрадзе, кивая адъютантам, чтобы они оставили приемную. — Какой пример вы подаете людям?
— Мне сейчас не до церемоний! — огрызнулся Цицнакидзе. — Разбойник Габила Хачиров напал на мое поместье и потребовал с меня документ, что я не буду брать подати с черни!
Полковник сунул пальцы за отворот мундира, насмешливо прищурил светлые, пустые глаза:
— И что же? Вы дали разбойнику такой документ?
— По-вашему, нужно было ждать, когда он меня прикончит?
— Да уж, наверно, не спешить подписывать такую бумагу! — не выдержал Амилахвари.
Князь Цицнакидзе окинул его презрительным взглядом:
— А тому, кого собственные холопы душат среди бела дня, лучше бы помолчать.
— Ах ты скотина! — зарычал Амилахвари. — Я не забуду тебе этого…
— Господа, господа, остыньте, — раздраженно бросил губернатор. — Не роняйте свое достоинство.
Он заходил по просторной приемной, поскрипывая начищенными до холодного блеска сапогами:
— Все, что вы мне говорили, Бакрадзе, детский лепет по сравнению с тем, что мы здесь сейчас увидели. Вот в чем причина всех наших бед! Чернь и та знает, в чем сила. В единстве, господа, в единстве! А какое может быть единство в ваших действиях, когда вы, князья-а-а, грызетесь между собой, простите, как собаки из-за кости?
— Хороша косточка — десятина строевого леса!
— Стыдитесь, — обернулся Альфтан к Цицнакидзе. — Снявши голову, по волосам не плачут. Чего будет стоить ваша десятина леса, если взбесившаяся чернь лишит вас усадьбы, всех прав?
Альфтан замолчал, пожевал тонкими губами, затем продолжал:
— Я хотел вызвать вас, господа… Возблагодарим случай — вы уже здесь. И может, это к лучшему? Слушайте меня внимательно.
Альфтан любил подогревать себя собственным красноречием. Когда у него случалось хотя бы больше двух слушателей, он принимал ораторскую позу: два пальца левой руки засунуты
— Мы, и только мы, должны погасить все костры бунта в уезде, пока они не разрослись в один большой пожар. Там, где бунтовщиков особенно много, я поставлю войска. Аулам придется кормить солдат — и у них не останется ничего, что бы переправить в горы своим защитникам! Во всех остальных местах, где сочувствуют преступным элементам, порядок надлежит навести вам. Силами своих боевых дружин. Ясно?
— Какая же может быть у меня дружина, — развел руками Цицнакидзе, — если моя чернь сбежала с оружием к Хачирову?
— Это не разговор! — насупил белесые брови Альфтан. — Насколько мне известно, у вас в аулах до трех тысяч приписанных крестьян. Так, Бакрадзе?
— Три тысячи двести, господин полковник, — отчеканил уездный.
— А из замка сбежала какая-нибудь полсотня людей, князь. Не так ли?
— Разрешите два слова, господин губернатор. — Амилахвари решил использовать момент и завоевать хоть какой ни на есть авторитет у нового губернатора.
— Говорите, Амихалвари!
— Амилахвари, господин полковник…
— Ах да, Амилахвари…
— Я, ваше превосходительство, не краснобай. Говорить много и красиво не умею. Но я готов ради спасения отечества принести в жертву не только свою челядь, свою чернь, но и собственную жизнь!
— Любезный Амихалвари…
— Амилахвари, господин губернатор…
— Любезный Амилахвари, то, что вы принесете в жертву, то и для вас не пропадет даром. Наступит мир и покой, вернем все потерянное, не так ли?
— Именно так, господин губернатор. Именно так. Только бы усмирить проклятую чернь.
— Ваше превосходительство, — встрял Цицнакидзе. — А каковы должны быть наши дружины?
— По меньшей мере по сотне людей.
— Я беру эту тяжесть на себя, — поспешил заверить губернатора Амилахвари.
— А вы? — Полковник повернулся к Цицнакидзе.
— Считайте, что и моя сотня уже стоит наготове у замка.
— Ну вот и отлично, господа, — улыбнулся сухими тонкими губами губернатор. — Бакрадзе, верните князьям оружие. Предупреждаю вас, господа: обнажите клинки друг против друга — пощады не ждите. А будете верны долгу патриотов, представлю к боевым наградам!..
Вспоминал Амилахвари эту сцену в приемной уездного, и сердце его учащенно билось. А в самом деле, почему бы не показать губернатору, что Черный Датико зря слов на ветер не бросает? Изловить и вздернуть на сук своего оскорбителя, да еще при этом заработать награду из рук губернатора, — разве игра не стоит свеч?
Но губернатор губернатором, а желание щегольнуть друг перед другом у князей было куда сильнее. Цагарели велел джигитам повязать на папахи белые ленты, Цицнакидзе — пришить к черкескам голубые банты; Амилахвари не придумал вовремя какого-то отличия для своих и теперь кричал старшему, чтоб тот держал джигитов в сторонке, не давал смешиваться с остальными.