Кто, если не ты?
Шрифт:
— Трусы! Да, мы пойдем, а вы оставайтесь!
25
Дверь захлопнулась. И в ту же секунду в задних рядах неожиданно пискнуло:
— Это же я написала!..
Голос был едва слышен. Все заоборачивались, ища, кому он принадлежит.
— Встаньте, кто это сказал,— нахмурилась Калерия Игнатьевна.
— А я стою...
Только теперь ее разглядели —девушку с изумленно-испуганными глазами на круглом лице, такую маленькую, что издали сначала даже не заметили, что она
По залу прошелестело:
— Горошкина... Тамара Горошкина...Из десятого «А»...
— Тише,—сказала Калерия Игнатьевна.— Что там случилось, Горошкина?..
— Я хочу сказать... Я уже сказала.
Она повела головой на коротенькой шейке, все с тем же удивленным выражением прислушиваясь к пробежавшим по залу смешкам,— и с глуповатым простодушием добавила:
— Ну, чего они смеются?..
Тут уж не выдержали даже те, кто в президиуме, даже Калерия Игнатьевна вдруг улыбнулась и участливым тоном сказала:
— Наверное, Горошкина, ты плохо себя чувствуешь,- садись.
Ее замечание вызвало в ответ одобрительный смех, и сама Тамара Горошкина тоже, заулыбалась, растерянно и жалко, и опустилась на свое место, но тут же снова поднялась и повторила:
— Это же я написала.
— Хорошо,— сказала Калерия Игнатьевна уже несколько раздраженно.— Мы потом во всем разберемся, а пока садись.. Кто хочет выступить?
Но какой-то странный смешок сорвался с губ Горошкиной, затем лицо ее сморщилось, перекосилось, как будто ей смертельно захотелось чихнуть — и вдруг она повалилась вперед, на спинку стоявшей перед нею скамьи, и разрыдалась, неудержимо, страшно, с какими-то басовыми нотами.
— Вот видите, я же говорила, что она себя плохо чувствует,— одолев мгновенную нерешительность, повелительно и твердо сказала Калерия Игнатьевна.— Помогите же ей, выведите ее в коридор!..
Несколько девочек бросились к Тамаре, подхватили ее под мышки, но она забарахталась и вырвалась из их объятий.
— Не хочу! — вскрикнула она, отнимая от лица руки,— растрепанная, с мокрыми щеками и глазами, блестевшими от слез: —Я не хочу уходить! Это же я написала! Зачем же они!.. Зачем же вы, Калерия Игнатьевна?.. Вы сами... Мне... У себя в кабинете... Сами!..
— Что такое, Горошкина? — повысила голос Калерия Игнатьевна.— Может быть, ты хочешь сказать, что тебя кто-нибудь заставил выступать?..
— Всех! Всех вы...— кричала Тамара, комкая платочек и почему-то приподнимаясь на цыпочки.— Всех! Всех! А они... Они же ничего плохого... Зачем же вы, Калерия Игнатьевна?.. Зачем?..
— Ну как же, как же! Во всем виноват директор! — Калерия Игнатьевна попыталась пепельно-серыми губами обозначить улыбку.— Наследственная истеричка,— прибавила она, склонившись к Ангелине Федоровне.— Притом из этой же компании.
Но теперь ей хотелось лишь одного: скорее завершить этот несчастный диспут, который вначале катил, как автомобиль
— Кончайте, достаточно, Калерия Игнатьевна,— услышала она за спиной негодующий голос директора двадцатой школы. Его поддержали остальные:
— Так больше невозможно... Прекратите...
Но в списке, лежавшем перед нею, значилось еще много фамилий, и залпом выпив стакан воды, поднесенный Ангелиной Федоровной, она почувствовала, что нет, еще не все потеряно.
— Надеюсь, теперь нам уже никто не помешает,— заговорила она, стараясь вернуть себе энергичные, властные интонации.— Кто желает выступить?
Зал молчал.
— Кто желает выступить? — она повысила тон.
Не поднялось ни одной руки.
— Пожалуйста,— сказала Калерия Игнатьевна,— пожалуйста, Ларионова. Вы хотите?
Молчание.
— Ну, что же, мы ждем вас, Ларионова.
— Нет,— раздался робкий голосок,—я... я не хотела...
Калерия Игнатьевна одернула жакет, плотно, как офицерский китель, обтягивающий ее сухую фигуру, оглянулась, как бы ища сочувствия, на президиум...
— Значит, Ларионова, вы отказываетесь? Ну, что же, ну что же... Тогда выступит ученица десятого «Б» Светлана Галкина... Комсорг,—она с нажимом произнесла последнее слово.
— Я не подготовилась,— раздалось откуда-то сбоку.
— Ничего,— спокойно сказала Калерия Игнатьевна.— Мы знаем, вы умеете говорить, если захотите... Пожалуйста, Светлана...
Снова молчание.
— Что же вы?.. Ведь у нас диспут, а не урок... Каждый может встать и высказать свое мнение совершенно свободно... Если даже и ошибется — его поправят товарищи... Или старшие...
Никто не откликнулся на ее призыв.
— Пожалуй, придётся мне их расшевелить,— сказала Ангелина Федоровна, решив помочь Никоновой.
«Я отдыхаю, отдыхаю у вас в школе!» — любила повторять она Калерии Игнатьевне в присутствии директоров других школ.
Но кто-то громко объявил:
— Желаю выступить.
Калерия Игнатьевна едва не вскрикнула: наконец-то! Хоть один отыскался! И даже забыла спросить фамилию, а когда спросила,— юноша бросил на ходу:
— Шутов...
Ее обдало жаром: этого только здесь не хватало!.. Но было поздно: Шутов стоял за трибуной, выжидая, пока уляжется шум.
До того, никем не замеченный, он сидел далеко, за колонной, один, без Слайковского, без Тюлькина, без обычной своей свиты, угрюмо наблюдая за всем, что творилось в зале. И сейчас усмехался, как ни в чем не бывало приглаживая челку, довольный, может быть, эффектом, который он произвел.
— Вы хорошо продумали, что скажете? — настороженно спросила Калерия Игнатьевна.
— Конечно,— ответил Шутов небрежно, не глядя в ее сторону.
После первых же слов Калерия Игнатьевна облегченно вздохнула.