Кто есть кто (фрагмент)
Шрифт:
– Пожалуйста, - досадливо морщась, сказал Борис.
– Только я вряд ли смогу...
Лучше бы с Шелестом сначала... Вам трудно будет понять...
– А я все же постараюсь, - невозмутимо возразил Линьков.
– Да и вопросы будут не такие уж сложные. Значит, вопрос первый: вы говорили с Берестовой о том, что она видела вас в окне лаборатории вечером двадцатого мая? И что вы ей сказали на это?
– Что же я мог сказать?
– смущенно проговорил Борис.- Я... ну, я ведь там действительно был...
Линьков даже растерялся - очень уж легко и просто Борис признался,
– Выходит, что о смерти Левицкого вы знали еще двадцатого мая?
– жестко спросил он.
– Ну... можно сказать, что двадцатого...- подумав, ответил Стружков.
– И знали, почему он... умер?
– Да... знал... Поэтому я и...
– Он осекся и замолчал.
Линьков ошеломленно уставился на него. Да что ж это, он теперь во всем сознается, и без особого смущения, словно это был дружеский розыгрыш! С ума он сошел, что ли?
– Тогда уж давайте по порядку, - мрачно предложил он, протирая очки. Как вы попали в лабораторию? Неужели через проходную?
К его удивлению, Борис вяло улыбнулся, словно услышал не очень удачную шутку.
– Нет, через проходную мне было бы трудновато, - с оттенком юмора сказал он.
– Я прямо сюда, в лабораторию...
– Как это прямо в лабораторию?
– удивился Линьков.
Борис посмотрел на него тоже с удивлением.
– Да вот...
– Он кивнул на хронокамеру.
– Как же еще?
Линьков совершенно сбился с толку. Не зная, как дальше вести разговор, он уцепился за хронофизические проблемы:
– Но ведь если вы путешествовали в прошлое, вы не могли вернуться назад! То есть если вы там выходили из хронокамеры. А вы, я знаю, выходили!
– Выходить-то я выходил, - сказал Борис.
– Но тут есть одна закавыка...
боюсь, что вы не поймете, это уже тонкости... Лучше бы нам сразу к Шелесту, и вы бы тогда послушали...
– Воля ваша,- сдержанно сказал Линьков, уязвленный этим упорным пренебрежением к его способностям в области хронофизики.
– Но Шелест вам тоже вряд ли поверит. Всего час назад он втолковывал мне элементарную хронофизичесную истину, что раз вы вернулись, значит, из камеры не выходили и никаких действий в прошлом не совершали.
– Что касается действий, - медленно проговорил Борис, - то действий я, пожалуй, никаких особых не совершал... Мне кажется, я и не должен был отклонить мировую линию... Хотя... ах, я, дурень! Ну, конечно...
У Линькова в голове какая-то неприятная пустота образовалась от всей этой дикой путаницы, от этих нелепых ответов, совершенно между собой не согласующихся. О каком двадцатом мая, собственно, говорит Борис? Ведь если он попал туда через хронокамеру, то речь идет уже не о том "нормальном"
двадцатом мая, с которого начинается в здешнем мире дело Левицкого, а о возвращении в прошлое. А это совсем другой коленкор! Но как же тогда могли его видеть Нина и Чернышев? Видели раньше, чем он там побывал? Опять нарушение причинности! Линьков рассердился и решил взять быка за рога.
– Вот что, - сухо сказал он.
– Расскажите, пожалуйста, что конкретно вы делали вечером двадцатого мая?
Борис вздохнул и досадливо
– Н-ну... что...
– Он запинался на каждом слове.
– Увидал Аркадия... на диване... Хотел вызвать "Скорую помощь:
– Почему же не вызвали?
– Телефон, понимаете, не работал, - растерянно сказал Борис.
– Я побежал в зал хронокамер...
– Лаборатория Чернышева ближе...
– заметил Линьков.
– Я не знал, что Чернышев еще в институте...
– пробормотал Борис. Вернее, не сообразил, растерялся.
– Ну, хорошо, побежали вы в зал, - скептически сказал Линьков, - и что же дальше?
– А там телефон тоже не работал!
– криво усмехаясь, ответил Борис, Представляете мое положение? Я совсем растерялся!
– Так растерялись, что на все махнули рукой?
– с нескрываемой уже насмешкой спросил Линьков.
Его злила эта бездарная, нелепая ложь. Злила - и опять-таки удивляла. Три дня Борис Стружков лгал виртуозно, ни на секунду не вышел из роли, а теперь не может сочинить хоть относительно правдоподобную версию, путается, противоречит себе самому...
Но Бориса возмутила эта насмешка, и он заговорил без прежней вялости.
– То есть как это махнул рукой?!
– почти крикнул он.
– Да вы что? Я затем, что ли, в прошлое лез? Я обратно побежал, в лабораторию. Мне вдруг страшно стало, что, пока я бегаю, Аркадий умрет... Он ведь совсем как мертвый был!
– упавшим голосом сказал Борис.
– Я пульс никак не мог нащупать... и дыхания не слышал... И вот тут я голову совсем потерял! Сначала решил в проходную бежать... Потом в окно высунулся: думал, может, кто пройдет по улице, я закричу, мне уже все равно было, пускай меня видят, пускай что угодно! Но никого не было...
– А Нина?
– невольно спросил Линьков.
– Нину я не видел... может, она раньше проходила, еще до того, как я бегал вниз... Ну, в общем, я начал бестолково метаться из угла в угол... Стыд и позор, конечно, что я так растерялся... Но, понимаете, я-то рассчитывал, что попаду туда часов в шесть-семь вечера, а почему-то меня перебросило так поздно, почти в одиннадцать... и Аркадий уже умирал! Я к этому не подготовился как-то... и потом телефоны эти проклятые... ведь надо же!
– Действительно...
– отозвался Линьков, уже без насмешки.
Он не знал, что и думать: рассказ Бориса звучал теперь гораздо более правдоподобно... "Э, за счет интонации!
– вдруг обозлившись, решил он. Опять он в роль вошел, вот и все. А сочиняет по-прежнему чушь. Взрослый парень, и знал ведь все это заранее, - с чего бы он так уж растерялся?"
– Ну вот... И я сам не понимаю, чего меня туда понесло...
– уныло сказал Борис.
– Куда именно?
– изумленно осведомился Линьков.
– Да в хронокамеру!
– Борис с ожесточением махнул рукой.
– Понимаете, глянул я туда случайно и вижу: стоит там подставка, здоровенная такая! А я твердо знаю, что никакой подставки у меня в камере не было! И я вот так, ничего толком не сообразив, сунулся туда... Мне бы, дураку, подумать хоть минуточку, но где там! Совсем я был не в себе. Такой идиотизм - с ума сойти!