Кто хоть раз хлебнул тюремной баланды
Шрифт:
— А если попробовать провернуть все по телефону?
— Не выйдет! Они же должны вручить нам почтовые марки, конверты и рекламные проспекты, значит, должны хоть кого-то в глаза увидеть, так?
Предложения сыплются со всех сторон, одно нелепее другого.
— Бред! Знаю я твоего зятя! Он уже начинает заикаться, когда на него собака тявкнет!
— Отше? Да на нем сроду целых штанов не было! Такого прямиком в участок отправят.
Наконец все выдохлись и теперь молча сидят, поглядывая друг на друга. Потом Енш
— Пошли по домам, ребята. Ничего у нас не выйдет. Так и будем строчить адреса для Яуха и жирного пастора по пять марок за тысячу. Пять марок этой парочке, пять — всем остальным. Поровну, ничего не скажешь.
Все стоят, переминаясь с ноги на ногу, и не могут уйти, так трудно расстаться с мечтой. Все было бы у них свое — и работа на свой страх и риск, и деньги, и помещение, и машинки, а главное — какие-то шансы выбиться в люди, может быть, даже со временем основать свое большое машинописное бюро…
— Ну, значит, покедова, — говорит Енш.
— Знаете что, — не очень уверенно подает голос Куфальт. — Я сперва не хотел говорить, но я знаю тут одного, может, сгодится. Правда, пьет он по-страшному…
— Не подойдет.
— Но из образованных, учился в университете и вообще… Может, и справился бы.
— А как его звать?
— А откуда ты его знаешь?
— Можешь сейчас сходить за ним?
Да, трудности громоздятся одна на другую, адрес Бертольда знает один Беербоом, к тому же Куфальт поклялся никогда больше не встречаться с Беербоомом, сейчас уже около девяти, надо успеть сперва в приют к Беербоому, а застанешь ли его там, еще вопрос, потом дома ли Бертольд, да захочет ли тот пойти с ним и не будет ли пьян в стельку…
— Ну ладно, наверное, не стоит, — упавшим голосом роняет Куфальт, отступая перед таким множеством трудностей.
— Как это «не стоит»? А ну, дружище, одна нога здесь, другая там, и чтоб через час приволок сюда своего Бертольда!
— Дуй, а то с лестницы спустим!
— Сам пойдешь, или нам тебя вытолкать?
И Куфальт идет, затея безумная, но он идет, никаких шансов нет, но он идет…
О, «Мирная обитель», добрый старый приют на Апфельштрассе, где жилось без забот и тревог…
— Добрый вечер, Минна! Волосатик дома? Не, я вовсе не к нему. А Петерсен? В гостиной? Не, и он мне не нужен. А Беербоом тут? Да нет, не подведу я вас, разве я на это способен? Так где Беербоом? Наверху, в спальне? Плачет? Ну ладно, пустите меня к нему. Не положено? Ах, Минна, золотая моя, драгоценная моя уродина, пустите меня наверх, на минуточку, я как-никак ваш старый постоялец! Мне только спросить его кое о чем, Минна, и тут же уйду, а вам я дам…
— С кем это вы там беседуете в дверях, Минна? — раздается нудный голос госпожи Зайденцопф. — Не вздумайте в моем доме заводить знакомства с посторонними мужчинами!
— Да это Куфальт, госпожа Зайденцопф. Пришел к Беербоому. Да я его не впущу, госпожа Зайденцопф…
И Минна с силой захлопывает дверь.
Куфальт стоит на крыльце, лихорадочно соображая: «Что же мне теперь
Помявшись в нерешительности перед дверью, он наконец решается и, проскользнув через палисадник, — тот самый, по которому когда-то полз на карачках, держа шляпу в зубах, столь срочно понадобившийся ему сегодня Бертольд, — Куфальт заглядывает сквозь зарешеченное окно в гостиную и сильно стучит по стеклу.
И правда — на его стук в окно выглядывает Петерсен, за ним угадываются еще две-три головы.
— Добрый вечер, господин Петерсен. Не откажите в любезности попросить господина Беербоома подойти к окну! Речь идет об очень важном деле…
Однако Куфальт с Петерсеном ведь так и не помирились по-настоящему после той злополучной прогулки и всего, что за ней последовало. Так что Петерсен лишь озабоченно морщит лоб:
— Вы же знаете, Куфальт, — простите, господин Куфальт, — у нас тут свои правила, я должен сперва спросить господина Зайденцопфа…
— Ну ладно, господин Петерсен, не стройте из себя. Знаете ведь прекрасно, что за фрукт папаша Зайденцопф, из-за всякого пустяка поднимает крик и шум. Обещаю вам, наш разговор займет не больше двух минут. И вы сможете при нем присутствовать. — Увидев, с каким выражением лица выслушал все это Петерсен, Куфальт добавляет упавшим голосом: — Это на самом деле очень важно для меня и моего будущего…
Но Петерсен, студент Петерсен, советчик и лучший друг бывших заключенных, отрицательно качает головой:
— Не могу, дорогой Куфальт, никак не могу: правила! Но к господину Зайденцопфу готов сходить, пожалуйста, раз вы настаиваете…
— А черт с тобой, ничего мне от тебя не надо, осел! — вдруг взрывается разъяренный Куфальт. Бесится он главным образом потому, что зря унижался. Поворачивается и уходит.
Но вслед ему Петерсен кричит сразу изменившимся голосом:
— Куфальт! Господин Куфальт! Послушайте-ка…
«Эх, ты, — с горечью думает Куфальт. — Теперь по-другому запел: „Послушайте!“ Такая же тряпка, как я. Сперва нос дерет, а потом хвост поджимает. Вернуться сейчас к ребятам, — они меня с лестницы спустят. Заварили кашу, а есть нечем. Пойти домой — буду лежать и думать о Лизе, опять о том, что заварил кашу и так далее. А вот если отправиться…»
Его словно осенило, он круто поворачивает обратно, пробегает мимо приюта (окно гостиной все еще открыто), вскакивает в трамвай и едет в сторону улицы Ланге Райе.
Улица эта не очень длинная, но и не слишком короткая, заходить в каждый дом и спрашивать Бертольда трудновато. Но на этот случай есть на свете кабаки! Уж в них-то Бертольда наверняка знают как облупленного, тем более теперь, когда у него, по словам Беербоома, деньжата водятся!
— Бертольд? — уже во втором по счету кабаке интересуется хозяин из-за стойки. — Вы, вероятно, имеете в виду господина доктора Бертольда? Что вам от него нужно? Денег?