Кто хоть раз хлебнул тюремной баланды
Шрифт:
А когда Куфальт выкурил свои десять сигарет, Бацке подарнл ему еще пять.
— Но их тебе должно хватить.
Когда они наконец очутились в городе, Бацке на секунду заколебался, увидев закусочную, а затем предложил:
— Ну ладно, пойдем поужинаем, я заплачу.
— Большое тебе спасибо, Бацке, — сказал Куфальт.
Ресторанчик, в который они зашли, широкой известностью не пользовался. Он был скорее похож на прокуренную, грязную пивнушку в квартале Трущоб. Но еда была вкусная и пиво доброе, и Бацке, наконец, спросил:
— Так
— Смотря какое, — наевшись до отвала, произнес Куфальт.
— Я кое-что разузнал, — сказал Бацке.
— Что именно? — спросил Куфальт.
— Банк, — отвечал Бацке.
— Там без пушки нечего делать, — со знанием дела произнес Куфальт.
— Ты что, сдурел? Налет!.. — возмутился Бацке.
— А что ж тогда? — спросил Куфальт.
— По средам и субботам, — оглядевшись вокруг, зашептал Бацке, — туда приходит старуха и забирает шесть-восемь стольников. С этими деньгами она идет через полгорода в лавку на Вандсбекершоссе. — Пауза. — Ну что скажешь?
Куфальт скривился.
— Не так это просто.
— Все очень просто, — заявил Бацке. — У Любекских ворот один из нас врежет ей хорошенько, другой вырвет из рук сумку, один побежит направо, другой — налево.
«Чушь, — решил Куфальт. — Смоется с деньгами, а меня сцапают». А вслух говорит:
— Не понимаю, у тебя бумажник битком набит деньгами.
— Перестань болтать о моих деньгах! — в ярости кричит Бацке. И, успокоившись, продолжает: — Значит, не хочешь? Есть еще люди, которые пойдут.
— Нужно подумать, — говорит Куфальт.
— Завтра суббота, — напоминает Бацке.
— Да-да, — задумчиво тянет Куфальт.
— Значит, нет? — переспрашивает Бацке.
— Я не знаю, — колеблется Куфальт. — Мне это кажется немного глупым.
— Почему глупым? Без риска ничего не бывает.
— Но нельзя за такой мизер так рисковать. Я не хочу снова получить срок.
— Так или иначе ты его получишь, — задумчиво говорит Бацке. И после паузы добавляет: — Если я захочу.
— Это как же? — озадаченно спрашивает Куфальт.
— Тебе не кажется, что у этого официанта дурацкий вид? — говорит Бацке, чтобы отвлечь его.
— Это почему же я получу срок, если ты захочешь? — упрямится Куфальт.
— А ты не хочешь расплатиться с официантом? — неожиданно хохочет Бацке. — Я дам тебе одну из своих денежек.
— Твоих денежек…? — Глаза у Куфальта округляются.
— Ты что, до сих пор ничего не просек? — хохочет Бацке. — Они ж фальшивые, деньги, дореформенные, вот так! А он взял и купил на них пятьдесят сигарет!
И тут в памяти Куфальта всплывает недавняя сцена: сморщенная, сбитая с толку старуха с тонким голосом, роженица в задней комнате, может быть, это их последние деньги: какой опасности он себя подвергал? Бацке спрятался в переулке, негодяй, гнида! А если бы в лавке был продавец, любой продавец, будь он чуть повнимательнее, и Куфальт уже давно сидел бы в полиции с перспективой получить хорошенький срок.
А Бацке
— Бацке! — возмущается Куфальт. — Я немедленно…
— Официант, получите с моего приятеля! — кричит Бацке, хватает свою шляпу и, прежде чем Куфальт успевает возразить, исчезает.
Куфальт платит три марки восемнадцать.
Остается семь марок пятнадцать.
В этот суматошный роковой субботний день Куфальт проснулся рано-рано. Он лежал в постели и думал. Лежал в грязной, запущенной комнатенке, на сбитой перине, где до него, вероятно, спали сотни мужчин, одни или с женщиной, потому что старая Дюбель ничего против не имела, наоборот, это только поднимало ей настроение. Он выглянул в окно, должно быть, уже рассвело, но в маленький квадрат дворика размером в несколько метров почти не проникал свет. Внезапно он почувствовал, что на улице светит солнце. Он не видел света, а только ощутил его.
Наконец он встал, основательно вымылся, тщательно побрился, надел чистое белье, свой самый лучший костюм и с любимой «мерседес» в клеенчатом чехле отправился в путь. На улице действительно светило солнце.
Первой неудачей было то, что ломбарды открывались только в девять. Откуда ему было знать, когда эта старая грымза идет в банк. Он стоял в очереди, некоторые держали в руках перины, у одного под мышкой были зажаты ходики. Люди стояли тихо, не разговаривая, уставившись прямо перед собой, каждый был занят собой, углубившись в собственные мысли. И только когда подходил кто-то новый, на него бросали быстрый взгляд, чтобы удостовериться, что же он сдает в заклад. Потом все снова смотрели перед собой.
Когда дверь наконец открылась, дело пошло очень быстро.
— Двадцать три марки, — произнес чиновник и, когда Куфальт, подумав о своих ста пятидесяти, чуть-чуть помедлил, тут же добавил: — Проходите, пожалуйста, дальше!
— Нет-нет, — произнес Куфальт. — Давайте деньги.
Какое-то время он ждал у кассы; получив деньги, не пошел, а побежал к пункту проката велосипедов, который разыскал еще вечером. И здесь возникли трудности. Двадцать марок залога показались хозяину проката слишком маленькой суммой за совершенно новый гоночный велосипед. Куфальт не переставая уговаривал его. Наконец он оставил еще и свое удостоверение, добавил квитанцию из ломбарда и только тогда мог ехать.
Непросто было спустя шесть лет сесть на велосипед и лавировать в уличном потоке, хотя прежде он катался прилично. А ведь ему надо вовремя поспеть! Теперь все зависело от скорости, решительности, присутствия духа.
У Любекских ворот, которые не ворота вовсе, а площадь, творится бог знает что. Сюда стекается множество улиц, взад-вперед снуют пешеходы, нужно все время смотреть по сторонам. И кроме того, там есть палатки, затрудняющие обзор; мимо проезжают трамваи, закрывая прохожих на другой стороне.