Кто не верил в дурные пророчества
Шрифт:
Дом, на крыльце которого они стояли, одноэтажный, на две квартиры, был построен в начале семидесятых годов в числе целой улицы таких же, и коттеджами их назвали по незнанию: никто тогда толком не представлял, что такое настоящий коттедж. Вода в них была только холодная, горячая – из газовой водогрейной колонки, душ – через два квартала в городской бане, остальные удобства – в глубине двора.
– Черт, никак не могу привыкнуть к куреву с фильтром. И "Беломор" у них какой-то не такой.
– "Как вам" – вы что имеете
– Ну, и фильм, и вообще…
– Вообще – интересная эпоха. Кое-какие вещи я даже не мог себе представить… Что интереснее всего – так это названия, которые они дают таким небольшим музыкальным коллективам; они еще их называют группами. Взять хотя бы вот это: "Запрещенные барабанщики".
– А что такого?
– Ну, во-первых, там не только барабанщики. А во-вторых, какие же они запрещенные, если все их совершенно свободно слушают?
– Выпендриваются ребята…
– Или вот еще: "Мумий Тролль". Как вам?
– Тролль – это, кажется из сказок. То ли датских, то ли норвежских.
– А мумий – что такое? Мумия мужского пола?
– Алексей Иванович, я вообще-то имел в виду серьезные вещи!
– Вы знаете, Володя, если судить по передачам радио и телевидения, то это как раз наиболее значимое, что есть в этом обществе. Если же о том, что имели в виду вы… Лисицын нам не верит.
– Не верит, – подтвердил Марков. – А Шевченко, похоже, верит.
– К сожалению, Шевченко майор, а Лисицын – полковник. Наверное, зря я тогда не принял вашего предложения – махнуть на сто лет. В конце концов, бензина в баках осталась еще чертова уйма.
Профессор замолчал. Молчал и пилот, потом неожиданно спросил:
– Алексей Иванович, а вам не кажется, что вообще все это зря?
Профессор внимательно посмотрел на него и сказал:
– Я, похоже, понял, для чего майор дал нам посмотреть именно этот фильм – "Бегство мистера Мак-Кинли".
– Для чего?
– Чтобы внушить нам мысль, что не нужно было бегать в будущее, а надо было честно выполнять в своем времени предназначенную нам роль: унавоживать почву для исторического процесса.
– Ну, не надо так грубо, Алексей Иванович…
– Надо, Володя. Надо! Я, знаете, вижу свою роль несколько иначе, уж извините за нахальство. А удобрением быть я не хочу.
– Алексей Иванович, пока мы там проскакивали год за минуту, здесь люди в космос летали! Вы меня тоже простите за нахальство, но и я, наверное, смог бы.
– Вот о космосе забудьте. Его вы не увидели бы ни при каких обстоятельствах.
– Почему?!
– Во-первых, возраст. Вспомните, сколько лет было тому же Гагарину или Титову в шестьдесят первом. И сколько было бы вам.
– Береговой летал аж в шестьдесят девятом. А он фронтовик, как и я.
– Во-вторых, нас бы посадили на следующий день после полета. Не сомневайтесь, сведения самые точные. Даже если бы вас выпустили году в пятьдесят четвертом – четыре года лагерей здоровья не прибавляют.
– А в чем?
– А в том, что вас бы не реабилитировали в ни в пятьдесят четвертом, ни в пятьдесят пятом, ни позже. Вас бы вообще не реабилитировали. Вы же собирались отстреливаться. Вспомните – револьвер под подушкой. Если бы вы стали сопротивляться аресту, то мотали бы свои двадцать пять лет без всякой реабилитации. И вышли бы на свободу в семьдесят пятом, уже после совместного полета с американцами…
Марков обескураженно молчал. О револьвере он забыл, "кольт" остался в далеком прошлом. А Завадский продолжал, как гвозди вколачивал:
– Володя, в нашем отечестве, если вы невиновны и вас посадят по облыжному обвинению, государство еще может вас простить. И выпустит на волю с неуклюжими извинениями. Но если вы, даже будучи невиновным, станете сопротивляться аресту, а тем более с оружием, – вам этого не простят никогда.
8
– Я собрал вас, господа, чтобы сообщить вам пренеприятнейшее известие, – сказал Лисицын голосом городничего из "Ревизора". – Но прежде, чем сообщать его вам, я хотел бы уточнить некоторые позиции. Вы, Алексей Иванович, – он обернулся к Завадскому, – утверждаете, что при перемещении на два месяца в будущее беретесь обеспечить точность выхода: во времени – плюс-минус две недели, а в пространстве о точности говорить вообще не приходится?
– Не совсем так, Евгений Петрович, – осторожно ответил профессор. – Я тут посчитал и пришел к выводу, что по времени можно ограничиться плюс-минус неделей. Что касается пространства, то при перемещении на такой срок точка выхода будет максимум в двадцати километрах от первоначального положения. Если для надежности взять двукратный запас – получается круг радиусом сорок километров.
Пилот посмотрел на профессора с удивлением: он не знал об этих расчетах. Но и полковник удивился не меньше. Профессор, вопреки его ожиданиям, похоже, шел навстречу следствию, облегчая условия эксперимента.
Полковник глянул на Шевченко. Завадский это движение истолковал по-своему и поспешно добавил:
– Но это только на высотах до пяти километров! Выше воздушное пространство можно не закрывать, я ручаюсь!
– Очень хорошо, – сказал Лисицын, усилием воли заставив себя вернуться к намеченному плану разговора. – Я, со своей стороны, уполномочен сообщить вам, что разрешение на проведение следственного эксперимента получено, даже без тех поправок, которые сейчас внес уважаемый профессор и которые, будь они известны раньше, сильно упростили бы дело. – Он многозначительно посмотрел на Завадского. – Я бы хотел, чтобы вы, капитан, и вы, профессор, подготовили самолет и установку как можно быстрее.