Кто не верил в дурные пророчества
Шрифт:
– …три…
Марков включил освещение в кабине, но Лисицын этого не заметил.
– …два…
"А ведь он так и будет сидеть и считать", – вдруг пришло в голову полковнику. – "А на ноль Марков меня чем-нибудь отоварит".
Он резко повернулся к пилоту. В этот момент прозвучало "Ноль", и на стекла кабины упала тьма; и эта тьма была не такая, как ночная, которая имеет глубину, а в глубине видны звезды. Эта тьма расползалась тонкой пленкой по стеклу, давила на него и пыталась влезть внутрь. Лисицыну казалось, что он видит, как гнутся стекла. Страшным усилием
В шлемофоне было слышно, как Гришин что-то очень быстро бормочет – похоже, он молился. Федоров молчал, с места бортмеханика ему не было видно, что происходит снаружи.
– Приехали, – голос Завадского неожиданно раздался в шлемофоне, и тьма за стеклами исчезла. Самолет шел на северо-восток, и прямо по курсу из-за горизонта выглядывал край солнца.
– Утро, – сказал Завадский. Как будто другие этого сами не видели.
"Сколько же времени?"- подумал полковник. Он посмотрел на часы – тринадцать тридцать семь. Они вылетели в двенадцать пятьдесят четыре. – "Четыре, полпятого? Когда он успел? Или уже вечер, солнце садится?"
Он уставился в приборную доску перед собой. Ничего он не понимал в этой путанице, но ему повезло, он сразу наткнулся на компас. Самолет шел на северо-восток, навстречу восходу. Похоже, профессор его на самом деле загипнотизировал и продержал в трансе до утра.
"Но ведь бензина же не хватило бы! Ничего не понимаю".
Гришин уже не молился, только какие-то всхлипы доносились из наушников.
– Старший сержант Гришин! – полковник услышал в наушниках голос Маркова. Гришин ответил через полминуты, не меньше:
– Я!
– Запросите наши координаты, точное время и дату.
– Время и дату отставить, – поправил полковник. Он, как мог, оттягивал этот момент.
Когда Гришин назвал координаты, полковник приказал возвращаться на базу.
В это время Завадский, нанеся местоположение самолета на карту, нажал кнопку, отключающую его с Марковым от остальных членов экипажа, и быстро сказал:
– Володя, снос по горизонтали – всего около километра к югу. Как высота?
– Уменьшилась на триста пятьдесят метров.
– Отлично! Я, кажется, начинаю понимать… Все, подключаю полковника. – Завадский отпустил кнопку.
…Самолет снижался, на полковника надвигалась взлетно-посадочная полоса. Колеса коснулись бетона, мимо пронеслись поле, стоянки, диспетчерская, ограда и ворота, и полковник, повернув голову, мельком увидел, как по дороге от городка к аэродрому мчится "уазик".
Когда самолет зарулил на стоянку и Марков выключил двигатели, Лисицын нетерпеливо отстегнул ремни, но пилот сказал ему:
– Подождите, товарищ полковник, винты остановятся.
Лисицын с места второго пилота видел винты левого крыла. Первый – самый дальний – уже остановился, второй еще медленно вращался, третий, ближайший к фюзеляжу, казалось, не остановится никогда.
Все-таки наступил момент, когда и этот винт едва крутился, и в это время до Лисицына откуда-то издалека донеслось:
– Товарищ полковник! На выход.
Он обернулся к Маркову – тот стоял уже без шлемофона, а из штурманской
Марков отодвинул крышку люка, просунул вниз лестницу и шагнул в сторону, пропуская полковника. Тот спустился на бетон. В сорока метрах стоял тот самый "уазик", рядом с ним люди, и к самолету быстро шел, почти бежал Шевченко. Полковник сделал несколько шагов ему навстречу и остановился, опустив пистолет.
– Евгений Петрович!.. – крикнул на ходу Шевченко.
– Время! – перебил его Лисицын. – Время и дата.
– Двадцать шестое июля, – Шевченко посмотрел на часы, – Шесть сорок. Местное. Мы вообще-то ждали чуть позднее, хорошо, что я здесь…
Лисицын обернулся к самолету. Экипаж уже стоял на бетоне: профессор с пилотом у люка, бойцы невидимого фронта чуть в стороне. Полковник встретился взглядом с профессором, и ему показалось, что он может читать мысли.
Ну, что, полковник, спрашивал его взгляд Завадского, убедились? Или двух месяцев недостаточно? О чем речь, поехали дальше! Хотите в 2050 год? Встретим там столетний юбилей этого "дела", будь оно неладно! Только сразу предупреждаю: обратно я вас не верну. И еще: без Володи не поеду. Только вместе. Он единственный близкий мне человек в этой стране запрещенных барабанщиков и мумий мужского пола…
– Не верю, – сказал полковник, но прежней убежденности в голосе у него не было. Слышал бы его сейчас Станиславский, он бы ему ответил:
– А я не верю, что вы не верите, Евгений Петрович!
– Топливо слить, самолет на консервацию. Распорядитесь, Валентин Григорьевич, – сказал полковник. Обернулся к Маркову. – Капитан Марков, ключи от самолета сдать майору Шевченко, – и тяжело двинулся к машине, на ходу засовывая ПМ в кобуру. Граната в кармане колотила его по правому боку.
10
8 августа 2001 года в 16 часов 14 минут полковник Лисицын почувствовал, что устал, как собака. Начиная с 11 мая, он постоянно задерживался на службе, прихватывал и выходные – все из-за этого давно похороненного, а теперь неожиданно всплывшего "дела ДБР-1". А летом у него вообще не было ни одного выходного: сначала эксперимент съел сразу восемь недель, а потом – две недели бесплодных попыток найти хотя бы какое-то разумное объяснение его результатам.
Все-таки прав был Шевченко, когда допускал, что Завадский владеет технологией перемещений во времени. Лисицын до упора отстаивал альтернативные версии, в конце концов из всех осталась одна – гипноз. Но показания других участников эксперимента, в том числе остававшихся на земле, записи РЛС и установленного на самолете без ведома профессора и пилота бортового самописца – все однозначно указывало на то, что самолет со всеми, кто летел в нем, перенесся во времени вперед на 55 суток без какой-то мелочи. Допустить, что Завадский охмурил всех и вся, в том числе не подверженные охмурежу приборы, – значило признать за ним сверхчеловеческие возможности. К такому допущению полковник не был готов. Оставаясь на позициях материализма, ему легче было признать, что можно путешествовать во времени.