Кто-то дает сдачи

Блом К. Арне

Потому-то они хладнокровно, с полным самообладанием шагали по коридору к лифтам, не слыша криков и плача, не видя крови. Рваные раны, изувеченные лица, переломанные ноги. Ожоги. Стоны. Ужас смерти. Судорожные хрипы продавленных грудных клеток. Искромсанные тела.

Сестры в белом, забрызганные кровью. Врачи тоже в белом и тоже в крови, с взлохмаченными волосами, в резиновых перчатках. Бутыли с консервированной кровью для переливаний. Носилки на пути в операционную.

Кровь на полу. Безвольные руки, свешивающиеся

из-под белых простынь. Конвульсивные дерганья измученных тел.

Длинный-длинный светлый коридор. Желтые стены. И, наконец, стеклянная дверь. В лифт и наверх.

Рентгеновское отделение. Теперь остается только ждать.

2

–  Пока не знаю,- сказала медсестра.- Осмотр еще не закончен. Садитесь и ждите. Доктор выйдет и все вам расскажет.

Они стали ждать.

Прошел час.

Самый долгий час за всю их полицейскую службу.

Между тем на рентген поступали все новые жертвы катастрофы. Те, кого еще не просвечивали, кого не отвезли сразу в операционную или в морг.

Хольмберг вышел покурить в туалет: усталая, издерганная сестра сказала, что в приемной курить нельзя.

Он чувствовал себя школьником, который украдкой дымит в туалете. Совсем как в детстве, когда в школах еще не разрешали курить.

3

–  Сколько мы ждем?
– наконец спросил Улофссон. Хольмберг взглянул на часы. Прикинул.

–  Около часа.

–  Правда? А, по-моему, гораздо дольше.

–  Гм…

Он ничуть не устал.

Тридцатого апреля он не спал вообще. Прилег только без четверти два ночью первого мая. А в полседьмого уже встал, потому что Ингер захныкала. Черстин поменяла ей пеленки.

Но он совсем проснулся и никак не мог заснуть опять. Странное дело, спать совершенно не хотелось, как бывает после небольшой выпивки. А вечером - тревога. Лег поздно и проспал всего-навсего час с четвертью. Час… нет, полтора часа сна сегодня.

В общей сложности он проспал семь с половиной часов, если считать с восьми утра в понедельник до нынешнего вечера. Почти за трое суток только семь с половиной часов сна.

Теперь уже среда.

И все-таки он не чувствовал усталости.

Удивительно. Ведь что ни говори, он переутомился.

Он взглянул на Севеда.

Тот уставился в стену, и, казалось, что-то лихорадочно перебирал в памяти.

–  О чем ты думаешь?

–  А?
– Улофссон вздрогнул.

–  О чем думаешь?

–  Да так… размышляю…- Он медленно потер подбородок, ощутил под пальцами колючую щетину и поморщился.- Над совпадениями. Сперва Фром… автомобиль плюс выстрел. Потом Бенгт, и опять автомобиль плюс выстрел. Уж не обнаружим ли мы еще одну пластмассовую пулю?..

–  Но почему? Ты можешь понять, почему кто-то вздумал застрелить Фрома,

а потом Бенгта? Ведь при таких совпадениях напрашивается вывод, что в обоих случаях действовал один и тот же человек. Хотя стопроцентной уверенности, конечно, нет… Но предположим, что это так. Что преступник один и тот же. Где связь? Скажи мне. Где связь?

–  Думаю, если мы найдем связь, то и преступника сцапаем… Только не спрашивай, где эту связь искать. Я сам теряюсь в догадках.

–  Ты можешь с ходу, не задумываясь, вспомнить кого-нибудь, у кого были причины мстить Бенгту?

Улофссон покачал головой.

–  Нет. Я и об этом думал. Но тогда при чем тут Фром?
– Он рывком встал.- Черт! До чего ж неудобные диваны!
– Диваны представляли собой скамейки с почти вертикальной спинкой.- Поясницу ломит,- объяснил Севед.

Он подошел к окну, прижался лбом к прохладному стеклу и стал смотреть на темную улицу.

Хольмберг проводил его взглядом, медленно поднялся и тоже шагнул к окну. Стал рядом, бездумно глядя в ночь.

–  Слушай,- сказал Улофссон после тягостной, но недолгой паузы.

–  А?

–  Когда поймаем этого мерзавца…

Хольмберг и сам толком не понял, с какой стати его вдруг захлестнуло теплое чувство к приземистому, хмурому, желчному и сварливому комиссару, заполучившему вчера маленькую дырочку в затылок.

Что это - отцовские чувства?

Может быть…

Или дух товарищества? Сознание, что преступник поднял руку не на какую-то отдельную личность, а на целый коллектив. Что всякая личность есть символ профессионального коллектива, и что каждый символ имеет свою ценность и с точки зрения коллектива свят и неприкосновенен.

Или все дело в том, что на месте Бенгта мог с таким же успехом оказаться он сам?

Может, дело в этом? Что он сам… с таким же успехом…

Ему доводилось читать статистику. За четыре года при исполнении служебных обязанностей погибли шесть сотрудников полиции. Около девятисот в течение года получили увечья.

Читал он и о способах нападения: удары ногой - по икрам, по кадыку, в грудь, в лицо, в пах, в живот; головой - в живот, в лицо; кулаком - в лицо, по губам, в глаза, в грудь, в пах; укусы; попытки удушения; выкручивание рук; тычки пальцами в глаза.

И об орудиях нападения тоже читал: резиновая дубинка, бутылка, нож, обрезок металлической трубы.

В первую очередь доставалось тем, кто носил мундир, тем, кто патрулировал улицы, тем, у кого низкое жалованье,- они сталкивались с населением, на них и нападали.

Но смертельный исход был все же редкостью.

Большей частью несколько дней на бюллетене. Иногда - месяц-другой. И уж совсем в исключительных случаях - пенсия по инвалидности.

…Подобные происшествия снова и снова рождали в нем ощущение, будто чья-то холодная как лед рука сжимает и выкручивает нутро.