Кто услышит коноплянку?

Лихачев Виктор

Через два дня обе Софьи пришли в дом Бобровых. На них пахнуло запахом лекарств. Супруги Бобровы, молодые еще ребята, приняли подруг немного смущенно, но приветливо. В коридоре разговаривать отказались, пригласили в комнату. Когда-то Воронова прочитала книгу, в которой излагалась теория здоровой жизни. Автор всерьез утверждал, что для укрепления собственного здоровья необходимо как можно чаще смотреть на цветущих людей, избегая общения с больными. Впрочем, Софья предпочитала избегать такого общения по другой причине: по ее представлениям, неизлечимо больной в доме - это не только запах лекарств, которым пропитываются

и предметы, и люди, не только общение шепотом и слезы украдкой, но и фальшь, пропитывающая атмосферу в доме сильнее всяких лекарств. Фальшь - это и улыбки через силу, и необходимость постоянно лгать больному, себе, другим. Пока Софья входила в комнату, она уже заранее примеряла на себя умилительно-жалостливую улыбку, противную ей самой. Сейчас они с Мещерской будут, как две наседки, ахать и охать вокруг постели ребенка, сочувственно вздыхать, слушая горестный рассказ родителей на кухне... В комнате на диване сидела обложенная подушками девочка. Ее огромные глаза сначала сделались еще больше, а потом превратились в щелки: девочка смеялась. Смех был тихий, но чистый-чистый, как звон колокольчика. Не ожидавшие это услышать, обе Софьи переглянулись, жалостливые улыбки сползли с их лиц.

– Лиза, перестань! Веди себя прилично.
– И все-таки в голосе Иры было больше нежности, чем строгости.

– Простите, - девочка попыталась сделать серьезное лицо, но опять рассмеялась.

– Опять птицы?
– спросила Ира дочь. Та кивнула. Мещерская и Воронова вообще перестали что-то понимать.

Глава двадцать седьмая

Ира обратилась к женщинам:

– Вы уж не обижайтесь на Лизу. Садитесь, пожалуйста. Просто один наш знакомый...

– Друг, - поправила девочка маму.

– Конечно, друг. Подарил ей книгу о птицах. Вот она игру и изобрела. Говорит, каждый человек похож на какую-то птицу. Наверное, и вас кем-то представила. Гостьи оживились:

– Это интересно. Мещерская и Воронова были явно заинтригованы.

– А нам расскажешь, кто мы?

– Это не вы, - поправила девочка.
– Это только мое представление о вас. Правильно мама сказала, что это игра.

Теперь уже широко раскрытыми глазами смотрела на Лизу Софья Воронова.

– Ты только думай, что будешь говорить, - вступил в разговор Виктор.

– Хорошо, я буду молчать, - притворно-послушно прощебетала Лиза. Мещерская даже подпрыгнула:

– Как это - молчать? Обещаю не обидеться. И Софья обещает. Правда, Соня?

– Правда. Скажи еще, Лиза, а этот друг... Его фамилия - Киреев?

– Да.

– Она его вообще коростелем назвала, - сказала Ира.

– Коростелем?
– изумилась Воронова.

Ире опять пришлось давать пояснения:

– С этого-то все и началось. Он ей что-то вроде сказки рассказал о том, как коростель берет в руки котомку и из теплых стран, где зимовал, возвращается на родину. А потом Михаил взял да и пошел сам пешком.

– Я его еще раньше коростелем назвала, - возразила Лиза.

– Ой-ой, прозорливица нашлась, - засмеялась Ира. Потом повернулась к гостям.
– Нас она вообще парой пеликанов величает.

– Пеликанов?

– А мне нравится, - сказал Виктор.
– Всю жизнь бобром называли, а тут в птицу переименовали. Правда, клювики у этих птичек - ого-го какие! Но ведь это пустяки. Чувствую, за другое Лиза нас так перекрестила. Так,

дочка?

Лиза кивнула:

– Про пеликанов в древности мифы ходили, что они ради своих птенцов крови своей не жалеют. Вот и они у меня такие - ничего для меня не жалеют. Воронова вспомнила слова Киреева о том, как необыкновенна эта девочка. Что ж, он оказался прав. Вспомнила Софья и о стихах, которые просил передать Лизе Михаил. Она достала из сумочки листок:

– Вот, Лиза, это нам с тобой дядя Миша написал перед самым отъездом. Стихи стали читать вслух. Бобровы так бурно выражали восторг, так благодарили Софью, что она вдруг почувствовала радость от сознания своей причастности к Михаилу, к этим удивительным людям. Только Софья Мещерская не успокаивалась. Но и она стала той Софьей, которую так любила Воронова:

– Эй, народ, так нечестно! Мне в конце концов скажут, на кого я и вот эта девушка похожи?

– А если тебе скажут, что на курицу - тебе станет легче?
– отозвалась Воронова.

– Между прочим, я слыхала, что курица - не птица... Лиза как-то странно посмотрела на подруг.

– Если вам правда интересно... Вы, - обратилась она к Мещерской, - славка-черноголовка. От неожиданности Мещерская рассмеялась:

– Я такой птицы даже не знаю. Может, просто славка? И почему именно черноголовка? Потому, что я темной масти?

– Нет, - ответила девочка, - славок много видов. Черноголовка - один из самых лучших певцов в наших местах.
– Чувствовалось, что Лизе было приятно пересказывать прочитанное.
– Мне кажется, вы все делаете красиво.

– Ты права, Лиза, - поддержала девочку Воронова.
– Софья Михайловна действительно все в жизни делает красиво. А уж поет она и впрямь чудесно.

– Вы меня в краску ввели, - запротестовала Мещерская.
– А что ты скажешь о Софье Николаевне? Кстати, ты уже поняла, что мы обе - Софьи. Третьей не будешь?

– Нет, меня зовут Лиза, - улыбнулась девочка. Затем показала на родителей.
– Ирина Александровна, Виктор Иванович. Вот мы и познакомились.
– Затем продолжила: - В первую секунду, когда я увидела вас, вы мне показались иволгой - вы такая же яркая и красивая. А потом...

– Лиза вдруг засмущалась, - я увидела другую птичку - погоныша. Это болотная курочка.

– Я так и знала, все-таки курица, - притворно стала сокрушаться Воронова. Хотя не совсем и притворно. Иволга ей понравилась больше.

Мещерская сочувственно посмотрела на подругу:

– Да, родная, а имя-то какое - погоныш. Замени второе "о" на первую букву алфавита... Пришло время обижаться Лизе. Заметив это, Мещерская погладила девочку по руке:

– Мы же шутим, Елизавета Викторовна.

– Так меня еще никто не называл, - улыбнулась девочка.
– А погоныш - замечательная птичка. Она тоже... всегда возвращается... На родину. И тоже пешком.
– Лиза умолкла.

– Любопытно, - нарушил молчание Виктор, - у нашей дочери явная слабость к птицам, возвращающимся домой, и все больше пешком.

Воронова спросила Лизу:

– А почему ты смеялась, когда мы входили? Виктор опять пошутил:

– А как бы вы поступили на ее месте, Софья Николаевна? Представляете, дверь открывается, и к Лизе в комнату заходят сначала славка-черноголовка, а потом болотная курочка - погоныш. Все засмеялись.