Кубатура яйца
Шрифт:
Вначале произошли легкие стычки: губернатор Юты Келвин Ремптон отложил исполнение приговора до рассмотрения апелляций, а председателем апелляционного жюри штата был Джордж Латимер, недавно выступавший защитником на процессе лейтенанта Уильяма Колли, военного преступника, палача вьетнамской деревеньки Сонгми. Но сам Гэри Марк Гилмор устал, видимо, от своей славы, проиграл и ставил точку. Он сказал, что не будет подавать никаких апелляций, и просит, чтобы его казнили; умереть он, по его же словам, должен «как человек» и посему хочет, чтобы его расстреляли, и просит выдать ему перед казнью шесть жестяных банок знаменитого колорадского пива «Курс».
Теперь изложу вам только факты, потому что
В городке Салина штата Юта я спросил у продавца газет, что он думает о событии. «О, это будет грандиозно, — сказал немолодой мужчина и пощелкал языком. — Вы поедете в Солт-Лейк-Сити? Я бы съездил…»
Гилмор сидел в главной тюрьме штата, в двадцати милях к югу от Солт-Лейк-Сити, и расстрела ожидали со дня на день. В газетах писали, что Гэри Марку предстоит быть тридцать девятым расстрелянным в штате; его посадят на деревянное полукресло с высокой спинкой и подлокотниками, привяжут за шею, руки и ноги, а к груди приколют большое алое карточное сердце. Если раньше расстреливали на дороге возле тюрьмы, то сейчас приводят в порядок специальную площадь в пятьсот гектаров: как же — такой случай…
Семюэль Смит, старший охранник тюрьмы штата, сказал, что едва была объявлена запись в добровольческий отряд расстреливающих, сразу же предложило свои услуги около трех десятков людей, а нужно всего пятеро, одно ружье из пяти не зарядят, чтобы никого потом совесть не мучила. Каждый из участников расстрела получит за труд сто семьдесят пять долларов и сможет купить себе хороший штуцер индивидуальной работы, бьющий без промаха на приличное расстояние.
Довольно, наверное, об этом. Скажу только, что срок казни откладывали со дня на день еще в течение двух месяцев и только в начале 1977 года Гилмора, наконец, пустили в расход. На газетной бумаге, где была описана его никчемная жизнь, можно бы издать множество книг с популярным изложением уголовного кодекса всех штатов США. Или еще чего-нибудь. А впрочем, американцы живут, умирают, пользуются газетной бумагой и всем остальным по своему обыкновению и усмотрению; я все время пытаюсь рассказать вам именно об этом, а еще больше хочу, чтобы вы сами поразмышляли о чужих жизни и смерти.
Заступаясь за Гилмора, писали даже, что он, мол, хотел умереть и его история — просто род самоубийства, хоть я не могу понять в таком случае, почему же он выстрелил в висок не себе, а мотельному клерку. Не всякая смерть на миру красна, а самоубийства в Штатах — особая статья, их изучают и классифицируют особо.
Достаточно порассуждав о чужой жизни, я пишу в этой главе о чужой смерти, изучаемой в Америке серьезно, подробно и даже, я сказал бы, с любопытством. Общество, не скрывающее своего индивидуализма, пытается понять себя, много размышляет и пишет о человеческой гибели как последнем из одиночеств, о самоубийстве как добровольном уходе в уединение.
Считается,
В жизни, о которой пишу я, человек постоянно делает огромную ставку — на все. Кто-то выигрывает, кто-то проигрывает. Здесь получают сразу все или стреляются — половинчатые жизни, половинчатые удачи, невыразительные люди никогда не бывали в моде в Америке. Ты сам за себя, и будь добр, человече, привыкай к правилам игры, в которую вошел. Да, в течение одной жизни здесь успевали проделывать миллионерские и президентские карьеры от нуля, но куда чаще проделывают здесь и антикарьеры — к нулю, похожему на револьверный ствол в поперечном сечении. Америка жестока и мускулиста; люди, преуспевшие в жизни, далеко не всегда склонны жалеть неудачников, это вроде как футболисты основного состава не жалеют запасных игроков. Здесь надо глядеть, чтобы у самого нога не подвернулась и не оказался вне поля; игра жестока, но призы достаются только участвующим в ней. Жизнь, смерть — части грандиозного спектакля, поставленного вовсе не для расслабленных любителей.
Смерть бывает и метафорической — это тоже в порядке вещей; я вам расскажу еще об одном художнике.
Густав Корн достаточно известен в Чикаго, он приехал в Штаты после войны, оставив Венгрию, Будапешт, где учился живописи и где пытался стать художником, достойным выставок в крупных картинных галереях. Пейзажи, которые рисовал Корн, не раскупали. И тогда эмигрант, приняв приглашение чикагских колбасников, начал работать для них. «Директор колбасной фирмы увидел мои пейзажи, пригласил меня и предложил нарисовать сосиску, — говорит Корн. — Я рисовал сосиски с горчицей и с кетчупом, сосиски с луком на тарелке и на лепешке. Поверьте, что нет двух одинаковых сосисок, как нет двух одинаковых пейзажей. Во мне умер живописец, но я великолепно зарабатываю, рисую сосиски для кафетериев семи штатов».
В поисках своего места на свете и самих себя люди проходят сквозь рождения и сквозь гибели, стряхивая с плеч многие вчерашние драгоценности, за которые никто сегодня не платит; иногда можно стряхнуть с себя бриллиант и поднять картофелину, но кто, скажите, был сыт бриллиантами? Таковы правила чужой жизни — необходимость постоять за себя и ежеминутно быть готовым к потасовке или к горячим объятиям, — никогда не ведаешь, к чему именно, — они, эти правила воспитывают людей сентиментальных и жестких, добрых и немилосердных одновременно.
Это очень серьезная страна.
В аэропорту Атланты, на глубоком американском Юге, меня задержал полисмен. Я уже десять раз проходил сквозь арку, определяющую металлические предметы в моих карманах, а дверь гудела и гудела, наводя полисмена на мысль о пулемете, затаенном в недрах моей одежды. Наконец полицейский не выдержал и, сноровисто ощупав меня, сразу же обнаружил охотничий нож со штопором, который я уже так давно и неизменно вожу с собой, что привык к нему и забыл вынуть из кармана плаща.