Куда уходит детство
Шрифт:
– Вы не имеете права так разговаривать, я заслуженный офицер, подполковник, – вскипятился и Васькин отец. – Я этого так не оставлю!
– У тебя, как я погляжу, целых два чина – дурак да дурачина!
– Безобразие! – загремела на весь огород Васькина мать. – Они ещё и оскорбляют. Как миленькие потеснитесь.
Панькина мать схватила свои вёдра и вместе с сыном спешно ушла от греха подальше, хотя её так и подмывало вмешаться в скандал.
– Хосподи, было бы из-за чего ссориться, – укоризненно заохала бабушка. – Двадцать лет с соседями
– Пусть поработают сперва, – не отступал дед, провожая взглядом удалявшуюся семейку. – Я старый партизан, нас криком не испугаешь. Ванюшка, шабаш, – махнул он рукой и пошёл домой вслед за бабушкой.
– Сейчас, руки сполосну, – Ванька присел на корточки у колодца и потянулся к воде; ноги его скользнули по раскисшей земле, и он вниз головой нырнул в узкий колодец, не успев вскрикнуть…
А от дома бежал Васька. Вот он уже у колодца и, схватив друга за дёргающиеся ноги, вытянул наверх; весь мокрый, дрожа от озноба и пережитого ужаса, Ванька вместе со своим спасителем побрёл к дому…
– Батюшки-светы, что с тобой? – бабушка без сил осела на табурет.
– Я смотрю из окна, а он бух в колодец, одни пятки торчат. Ну, я тогда побежал и вытащил его, – обстоятельно объяснил Васька.
– Болезный мой, в родном огороде чуть не утоп, – запричитала бабушка, обнимая внука. – А ты, старый хрыч, зачем мальца одного оставил?
Расстроенный дед озадаченно развёл руками.
– Васеньке спасибо, спас друга, – бабушка ласково погладила Ваську по голове, – ты заходи к нам почаще, не стесняйся.
– Извините, мне домой пора, – спохватился Васька и ушёл.
– Стары мы стали, рази уследишь за ним? Пущай родители приезжают да дома живут, – ворчала бабушка по привычке, усаживая переодевшегося внука за стол, и загремела посудой, пытаясь успокоиться.
– Счас чайку попьём, и баиньки. Завтра в город пойдём, к деду в столярку, за стружками да опилками. Может, обрезков каких наберём, всё для зимы пригодится, чать никаких денег на дрова-то не напасёшься.
Ванька притих за столом, и послушно пил горячий чай, слушая бабушку и стараясь не вспоминать о случившемся…
Панькина мать привязала козу верёвкой к колышку и выпустила из своего сарая стайку кур:
– Цып-цып, – она ловко схватила зазевавшуюся курицу и понесла к крыльцу, около которого замерли в ожидании мальчишки.
Схватив топор, отрубила ей голову прямо на ступеньке; голова отскочила в траву, мигая, а сама курица промчалась несколько шагов по двору и завалилась на бок, трепыхая крыльями.
Панькина мать подняла её за лапы и понесла в дом. Панька за ней.
Ванька растерянно огляделся и, схватив палку, подбежал к козе, настороженно смотревшей на него злыми глазами. Размахивая палкой, он стал дразнить её, и коза заметалась на верёвке, пронзительно блея от злости.
– Ванька, брось сейчас же! – запыхавшаяся бабушка схватила озорника за руку, и в это
– Тётя Дуся, у неё же молока не будет! – заорала она возмущённо.
– Ах ты, поганец этакий, – бабушка сердито потащила внука в калитку: – пошто безобразишь, перед соседями позоришь на старости лет?
– А зачем она курице голову отрубила? – упирался Ванька.
Бабушка в недоумении остановилась: – Жаль стало? Ты же мясо ешь.
– Больше никогда не буду.
– Эх ты, аника – воин, привыкай к жизни, то ли ещё увидишь…
Поднявшись в гору, они вышли на улицу. Мимо прогромыхала деревянными бортами старая полуторка, окутав их пыльным облаком.
Бабушка заботливо стряхнула пыль с матросского костюма, из которого явно вырос Ванька, и увидела бредущую навстречу нищенку:
– Здравствуй Поленька, как здоровьице? – она достала из кошёлки кусок пирога и подала ей.
– Жива пока, – обрадовалась подношению нищенка. – Вот спасибо, так пирожка с утра хотелось. Уважила старуху, бог тебя в беде не оставит, он видит добрых людей-то, – и, бормоча про себя, она побрела дальше.
– Почему она побирается, бабань?
– Жизнь тяжкая сложилась: муж, дети в войну погибли, вот и тронулась умом, – сочувствовала бабушка, – шатается по городу, места себе не находит, всё их ищет. И фамилия у неё Шатина, чудно.
Они прошли мимо витрины магазина, в которой отразилась бабушкина сгорбленная фигура, смешно размахивающая руками, следом гордо проплыла Ванькина, стройная и неотразимая…
– И мне нищенствовать довелось, – продолжила разговор бабушка, – с тех пор ноги и болят, застудила. Хлебнула горя, не дай бог никому такого.
– Ты просила милостыню? – возмутился внук.
– Родители-то мои, царствие им небесное, померли перед революцией, вот и пришлось скитаться, горе мыкать. Пока дедушка твой не встретил меня, он и пожалел сиротинку, в жёны взял. Я ведь тогда совсем молоденькая была, на двадцать годков млаже Иван Яковлича.
– Бабуля, а баба Груня тебе кто? – вспомнил вдруг Ванька.
– Невестка, – усмехнулась бабушка, – жена моего брата Митрия. Давно его не видела, в Явлеях проживает, в районе, стало быть, – пояснила она внуку. – Чать не ближний свет, да он и старый совсем стал. Ему, поди, за восемьдесят стукнуло, где уж тут разъезжать по белу свету.
– А Славка с Юркой мне братья?
– Троюродные, родня. Их матери, Лида с Аннушкой, племянницами мне доводятся, твои тётки. Што, повидать охота? Придут как-нибудь.
– А баба Груня как треснет их по затылку! Когда они по переулку к нам спускались. Почему она такая плохая, злая, как волк?
– Жизнь тяжёлую прожила, да и характерец у неё, не приведи господь.
Неподалёку от магазина с витринами сидел широколицый сапожник-китаец, призывно размахивая щётками.
– Садись, обувка чистить надо, мал-мало. Грязный нельзя таскать! – зазывно улыбался весёлый китаец, приглашая к себе прохожих.