Кухтик, или История одной аномалии
Шрифт:
Так продолжается и неделю, и месяц, и ещё месяц. И снова идет мелкий, противный снег. И случается чудо.
Она сама подходит и смотрит ему прямо в глаза.
– Ну, чо? Все стоишь?
И лицо её - рядом с его лицом. И пар над её губами.
– Давай уж погуляем, что ли?
– произносит она.
Это - ему, ему!..
Желтые фонари проплывают над головой, и сыплет, сыплет с неба блестящие чешуйки слюды... Триста шестьдесят пять шагов. И ещё триста.
– Это что ж - твой дом, что ли?
– спрашивает она.
Надо
– Холодно что-то, - говорит она.
Сейчас, сейчас он скажет ей: "Можем зайти, чаю попить".
Кухтик открывает рот:
– М-м-м-м.
Пропади ты пропадом, Кухтик! Пропади ты пропадом!
– Не шибко ты разговорчивый, как я погляжу. А у тебя дома кто есть?
Вот оно - счастье, вот! Нет никого дома. Нет!!
Они сидят за столом в маленькой комнате. Сидят рядом.
Они пьют чай из синих чашек с белой каймою. Вместе.
Это её рука. Прямо перед его лицом.
– Ну чего ты?
– звучит её сказочный голос.
– Хоть музыку бы включил какую. Музыка-то есть у тебя?
Значит, вот как это случается!..
Сначала кренится потолок. И у тебя - потные руки. И пуговицы никак не расстегиваются. И стыдно, что тебе, дураку, помогают твои же пуговицы расстегнуть.
– Да не торопись ты, глупый. Не торопись. Ты что ж, в первый раз, что ли?
Сейчас потолок рухнет. Точно. Обвалится к черту...
Господи, что это?!
Огромный, окутанный голубым светом шар вздрогнул, завертелся с бешеной скоростью и лопнул, разлетевшись на тысячу огненных брызг.
Кухтик умер...
Когда он открыл глаза, в комнате было темно. Чье-то дыхание грело ему плечо. Он пошевелился, повернул голову и увидел Ее. Она лежала рядом. Она спала рядом с ним. Грудь - её грудь!
– касалась его руки.
– Слушай, - сказала она, потянувшись и открыв глаза, - мне есть хочется. Ты вот что. Ты в сумке там посмотри. Там колбаса, ну и вообще. Сделал бы что поесть. На кухне-то у тебя соседи, поди.
Он сел на кровати, встряхнул невесомой головой и заметил в темном оконном стекле отражение абсолютно голого тела. Это было его, Кухтика, тело. Оно было тощим и омерзительным.
Он сжался, повернулся боком, чтобы прикрыть то, на что смотреть самому ему было стыдно. Потом, скосив глаза, разглядел лежавшее рядом с ним Совершенство.
Надо было сказать что-то важное. Он облизнул пересохшие губы и, не в силах оторвать глаз от светящегося в темноте чуда, прошептал:
– Выходи за меня замуж.
Воцарилась тишина. Прошла минута, и в темной комнате отчетливо раздался голос. Голос этот произнес:
– Чо?
– Я... тебя люблю, - пролепетал съежившийся на кровати Кухтик.
– Я... Ты... выходи... за меня... замуж.
Ему показалось, что со стола разом грохнулись на пол все чашки. Чудо повернулось на кровати, обхватило руками живот и
– Ты чо? Ты чо?
– повторяло Чудо.
– Ну ты вооще! Ты чо это взаправду?
– Да я же...
– начал было ошарашенный Кухтик, но прыгающий по комнате смех не дал ему договорить. Теплые ладони толкнули его в спину.
– Ой, ну ты даешь! Это, значит, замуж? Ой, до чего же ты смешной, киска!
Ему захотелось провалиться сквозь пол.
– Не, ты не сердись, - все ещё прыская смехом, произнес голос за Кухтикиной спиной.
– Мы чо ж, повалялись, значит, и прям в ЗАГС побежим? Ага? А потом, значит, я - к тебе... Из общаги - прям в коммуналку?.. Ой, мамочки!
Кухтик, путаясь в собственных ногах, сполз с кровати и стал на ощупь искать среди валявшейся на полу одежды свои штаны.
– Слушай, - уже ласково сказала она.
– Ты только того... Ты вправду не сердись. Мы... Ну, мы встречаться можем... Ты парень ничего. Смешной только... Ну давай покушаем, а? Там, в сумке, - полно. Ты бери, не стесняйся...
За темным окном глухо прогремел грузовик.
Мир сузился, и краски его поблекли.
* * *
И ничего не стало происходить. Ровным счетом - ничего. За исключением жизни.
Жизнь происходит так. Медленно крутится большой шар, подставляя то один, то другой бок под лучи желтой звезды. И снег сменяется дождем. И дождь заканчивается. И снова идет дождь.
"ВЫПОЛН ПРОДОВОЛЬСТ ОГРАММУ!!" - написано на мокром листе бумаги, висящем над кособокой, обитой железом дверью.
– Держи программу, киска, - произносит ласковый голос, и руку Кухтика оттягивает тяжелая сумка.
Он криво улыбается, по-птичьи дергает головой, вытягивает тощую шею и касается губами розовой теплой щеки.
– Ну, пошли, что ли?
– пиликает голос.
Он поворачивается и, нервно оглядываясь, идет через двор, заваленный обломками досок и пустыми картонными коробками.
Грусть со страстью мешаются в душе его. Вот, вот именно - грусть со страстью.
Только не надо смеяться над ним. Не надо...
Кончается захламленный двор, и можно наконец, не озираясь, идти по улице, чувствуя её локоть. Рядом. Совсем близко.
– Твои-то сегодня дома?
– спрашивает она.
Он молча кивает.
– А что, картошку сажать в субботу поедут?
Три дня до субботы еще. Долгих три дня.
– Ладно, - машет она рукой, - в общаге Кирилыч сегодня дежурит. Проскочим небось.
И ничего нельзя поделать с этим горячим свинцом, пульсирую-щим в ногах...
Он знает, что уже не будет падать на него потолок. Но ещё будут кружиться стены, оклеенные полосатыми обоями. Будет качаться на стене картинка с бедной Аленушкой, сидящей на берегу пруда. Скоро, совсем скоро он будет лежать, устремив глаза вверх, не видя перед собой ничего и не чувствуя ничего, кроме собственного прыгаю-щего сердца.