Кукла и ее хозяин
Шрифт:
— Слушай сюда, сучонок ты мелкий, — я тряхнул его, заставляя собрать остатки сознания в кучку. — Ты что думаешь, я каждый раз буду вежливости учить? Еще раз увижу твою рожу, хотя бы просто где-то увижу, и я тебя убью, — спокойно добавил я. — Понял?
Вот только в этих ошалевших наглых глазках до сих пор не мелькало понимания. Еле слушающимися губами он пробулькал что-то похожее на «пожалеешь», а затем выплюнул одно очень громкое матерное слово, не сумев сдержать язык.
Знаю целую категорию людей, которые считают, что на оскорбления нужно отвечать красиво.
— Видишь
На оскорбления не нужно отвечать красиво — на них нужно отвечать в лоб. Туда я и ответил. Сложив руку в кулак, вложил в удар всю Темноту, которая бурлила во мне — только не в костяшки, а в герб на печатке. Он накалился за доли мгновения, как железо, и аж с шипением впился в лоб. Кровь брызнула в стороны, и знак Волкодава врезался в кожу, как клеймо, выжигая там свой след. Такую метку легко не свести, так что ходить ему теперь и сверкать моей подписью на роже. Отличная реклама для всех, кто захочет со мной связаться — ходячий баннер того, что будет, если перейти мне дорогу.
Сучонок взвыл как щенок, которому прищемили хвост. Я его снова встряхнул, заставляя смотреть мне в глаза, и он мигом прикусил язык, опасаясь ляпнуть хоть что-то еще.
— Теперь любуйся на это, — я перехватил его испуганный взгляд, — подходи к зеркалу, смотри на свое рыло и вспоминай, с кем связываться не стоит. И жалей, что связался. Теперь понял? Или мне убить тебя прямо сейчас? — я надавил на его душу, дергающуюся под моей хваткой все отчаяннее.
— Понял! — из последних сил пролепетал он, дрожа в моих руках, как лист на осеннем ветру.
— Кольцо, — потребовал я, вздергивая эту полудохлую тушку.
Трясущимися пальцами гопник торопливо сорвал с себя кольцо и протянул мне, бормоча бессвязные предобморочные извинения, пуская слезы по щекам и клятвенно обещая, что больше никогда не перейдет мне дорогу. Прервав поток, я отправил его носом вперед себе под ноги — вытирать его же плевок. Прямо там он и отключился.
Следом я забрал перстень у его дружка, который, распластавшись по капоту, так и не пришел в себя. Глеб же содрал кольцо с воющего над сломанной рукой третьего — и банда, чей лидер теперь украшен моим гербом, официально прекратила свое существование.
Крошка плавно скользнула в мою тень, мы вернулись в машину и продолжил путь. На сидении я нащупал смартфон со все еще открытой вкладкой желтого сайта, на главной странице которого были осоловевшие глаза Ники и самодовольная рожа уводящего ее хозяина. Он смотрел с экрана и ухмылялся, словно упивался собой.
Ну все, ты подписал себе приговор.
Из огромного панорамного окна открывался вид на Зимний дворец и сверкающее в ночи силовое поле вокруг него. Роскошная квартира находилась в самом центре столицы, и ее хозяином был он. В своей жизни он был хозяином всего. И больше всего не любил, когда то, что принадлежало ему, выходило из строя.
Маленький человек резко отвернулся от большого окна. У противоположной стены на шикарном бархатном диване сидела девушка, которая впервые на его памяти не выглядела
— Как ты завтра будешь танцевать? — процедил мужчина.
Ника не ответила — даже не отреагировала, будто решила, что может его теперь игнорировать. Что, одного защитничка достаточно, чтобы пренебрегать им?.. Что этот мессир может сделать сейчас?
— Отвечай, когда я спрашиваю!
Никакой реакции. Даже не открыла глаз, словно все еще была в отключке — для него. Указывая своим равнодушием его место, как смела указывать когда-то давно — смела отказывать, смела отвергать. Вот только она забывает, кто теперь ее хозяин. И ему всегда доставляло удовольствие ей это напоминать. Он с силой дернул ее за душу — и ее глаза распахнулись, как у куклы, которую подкинули в воздух, и уставились на него — странно стеклянные, будто неживые.
— Когда ты меня убил, — облизав пересохшие губы, глухо произнесла балерина, — тебя это не волновало.
Но даже такая бледная, потрепанная, полувменяемая она была необыкновенно хороша — настолько, что он был готов снова ее убить, лишь бы никому не отдавать. А эта дура при первой же возможности сбежала от него с первым встречным. Что есть такого в Павловском чего нет в нем? Разве он будет любить ее так же? Разве эта шлюха не понимает разницы?
— Ты с ним спала? — резко спросил мужчина.
Ника вскинула на него глаза, и из остекленевших неожиданно они снова стали живыми, будто загорелись брошенным прямо ему в лицо вызовом — так что ответ он понял и сам.
— Что, убьешь меня? — следом ухмыльнулась она. — Даже если убьешь меня, все равно он придет за тобой! А я, где бы ни была, буду смотреть и улыбаться…
Ее голос, все еще глухой как из могилы, зловещим эхо расползся по комнате и вызвал невольную дрожь. Следом волной накатила ярость. Подскочив, хозяин квартиры вскинул руку, собираясь оставить на этой бледной щеке алый след.
— Что, — эта дрянь опять ухмыльнулась, — попортишь любимую игрушку?
Глядя на ее ухмылку, он медленно опустил занесенную для удара руку. «Отпусти ее…»– коварно шептала с самого дня сделки Темнота, повторяя раз за разом, и он уже начинал задумываться, может, удастся переиграть условия? Может, удастся заменить эту дуру на другую, более покладистую?
Отобрав у нее смартфон, мужчина вышел из комнаты и закрыл дверь на ключ.
В дом мы вернулись уже глубокой ночью, когда света не горело ни в одном окне. Поднялись с Глебом по лестнице и разошлись по комнатам. Уля, свернувшись калачиком, мирно спала в кровати. Стараясь хоть сегодня ее не разбудить, я тихо прошел в ванную и закрыл дверь. В свете загоревшихся лампочек на руке и рукаве рубашки обнаружились засохшие бурые капли, но больше всего их было на гербе печатки, который словно напитался, окрасился чужой кровью. И это тоже часть жизни мессира.