Кукла и ее хозяин
Шрифт:
— Правда думаете, что будете сидеть, пока мессир Павловский стоит? — снова опередил нас барон. — Кто вы, а кто мессир?
Один из мужчин уже открыл рот — видимо, чтобы возразить, что тот мессир Павловский, чье место он занял, выглядел по-другому. Однако его приятель, все это время нервно косившийся на меня и не нарывавшийся, что-то ему шепнул и потянул прочь. Чуть поколебавшись, вслед за вторым встал и первый, и оба ушли в глубь зала.
Надо же, хоть на этот раз не как обычно — обычно мои интересы никто, кроме меня, не защищал, и колдуны столицы до этого не приносили мне ничего,
— Удачных торгов, — пожелал Садомир, чье место совсем не удивительно оказалось рядом. — Что-то заинтересовало?
— Наверное, не совсем правильно вам говорить, — с улыбкой заметил я.
— Логично, а то вдруг перекуплю. Но, — он развел руками, — я не настолько коварен. К тому же я и так знаю ваш лот.
Барон показал на пункт в списке, который меня как раз и интересовал, хотя интерес я не обозначил ничем.
— Верно? — довольно произнес он. — Ваш отец купил бы то же самое.
И, судя по взглядам вокруг, здесь все это понимали.
Аукцион, предсказуемо, шел довольно вяло, поскольку почти все лоты здесь были откровенным барахлом. Такое чувство, что толпа пришла скорее пообщаться и посмаковать сплетни, чем что-то урвать себе. Лишь изредка таблички ожесточенно взлетали в воздух, устраивая борьбу. Невольно вспомнилось, как я наблюдал за всей этой возней в детстве, сидя рядом с отцом. Правда, когда он поднимал табличку, в шумном зале мгновенно наступала тишина.
Наконец распорядитель озвучил интересовавший меня лот, и вокруг мгновенно повисла тишина, прямо как из воспоминаний — похоже, не я один им сейчас предавался. Голос распорядителя звонко пронесся над замолчавшей толпой. Стартовая цена оказалась две тысячи рублей — за одну книгу. Тут ей явно цену знали — за такие деньги Уля обставила техникой всю кухню. Однако для меня этот томик был гораздо дороже.
— Две сто, — я поднял табличку.
— Две двести! — сразу же раздался борзый голосок из средних рядов.
В торги включился тот же умник, который занял мое место вначале — похоже, и еще что-то мое хотел. И ведь видно же по лицу, что он не тот человек, который эти книги читает — зато потратиться назло вполне готов.
А дальше зал как прорвало.
— Две триста!.. — полетели таблички. — Две четыреста!.. Две пятьсот!..
Разгуделись все как комары — и ведь большинству же эта книга вообще без надобности. Что, все мне назло?
— Три, — я повысил цену.
На короткий миг снова повисла тишина. Развернувшись, я обвел глазами толпу почетных членов, которые в ответ стали нахально вскидывать таблички. Вот только почетные далеко не всегда значит сильные — и почетными они были не с точки зрения Темноты, а всего лишь по мнению Синьории. Вон даже занудный писарь, который скромненько стоял в углу без собственного кресла и права что-то купить, тоже когда-нибудь им станет. Мой взгляд неспешно прошелся по рядам, оценивая, чей почет тут настоящий — и таблички медленно, одна за другой, стали опускаться. Логично, нарываются обычно не сильные: сильным нечего доказывать, слабаков же всегда бомбит.
— Три сто, — донеслось лишь из среднего ряда, где в воздухе болталась последняя рука.
Тот же умник
— Люди, — говорил отец прямо в этом зале, сидя рядом со мной, — должны понимать, с кем они связываются. И когда я называю цену, редко кто осмеливается ее перебить. Моя цена конечная. Если они по-настоящему знают, кто ты, то ты за бесценок будешь уносить самое ценное. Они откупятся от тебя лишь бы с тобой не связываться. Понимаешь это?..
Это я прекрасно понимал.
— Три двести, — озвучил я и взглянул на него.
И это последняя цена. Я уже достаточно предложил.
Рука с табличкой чуть качнулась, когда ее обладатель поймал взгляд непроницаемо черных глаз, словно сама Темнота смотрела оттуда и спрашивала «а оно тебе точно надо?» Стряхнув наваждение, мужчина еще выше поднял табличку, собираясь перебить названную цену. А потом перебивать еще и еще, пока мальчишке не надоест. Денег, конечно, жалко — какой-то бесполезный томик столько не стоит — но он готов потратиться: уделать этого мессира стоило гораздо дороже. Заявился, видите ли, как отец. Тому приходилось бесконечно уступать — если прежний Павловский что-то хотел, то никто даже вякнуть не смел. Что, и этот такого же о себе мнения? Да он тут вообще никто! А зал, будто не понимая этого, весь замер и с любопытством ждал, что будет дальше — словно поощряя эту наглость.
Мужчина уже открыл рот, готовясь озвучить новую цену, как под бок прилетел резкий толчок.
— Хватит, — рядом раздался шепот приятеля, — успокойся уже…
— Да зачем мне успокаиваться? Ради какого-то мальчишки!
— А ты историю одну слышал? Жил-был один хозяин, и было у него то, что этот мальчишка вдруг захотел себе. А дальше хозяин внезапно покончил с собой — ни с того ни с сего, в расцвете лет! И все ему отписал. И подписью под этим документом были его мозги, — наставительно добавил приятель и даже постучал по виску для наглядности.
— Да он же и за-за долгов с собой покончил, — поморщился мужчина.
— Ну а перед кем эти долги были? Видишь, брат с ним рядом сидит. Вот это новый хозяин клуба. Соотнеси одно и второе, — шепот стал еще осторожнее. — А безутешную вдовушку вскоре заметили в компании Павловского. Так что все, что было у того хозяина, теперь его. Все еще хочешь перебивать цену?
— Три тысячи двести рублей. Раз, — тем временем огласил распорядитель аукциона.
Мужчина задумчиво крутанул табличку. Павловский продолжал с полным спокойствием смотреть на него — только от и без того черных глаз все больше веяло Темнотой. По коже внезапно пошел неприятный озноб.
— И про Змееуста не забудь, — не унимался рядом приятель. — Говорят, только пуговицы от него и остались. Так что, как видишь, научил его отец паре штучек…
— Три тысячи двести рублей. Два, — оглядывая зал, известил распорядитель.
— Но он не отец, — отрезал мужчина, собираясь выкрикнуть новую цену.
— Кто знает, — пожал плечами приятель. — Может, он еще хуже, чем отец. Ты что, не видишь, какую он книгу покупает?..
В голове вдруг что-то щелкнуло, и табличка чуть не выскользнула из враз намокших пальцев.