Кукла в чужих руках
Шрифт:
И вот теперь я смотрела на открытую дверцу, и от страха у меня немели кончики пальцев. Как вышло, что она не затворена? В последний раз я открывала ее, когда сожгла портрет черной девушки. Но я хорошо помнила, как плотно закрыла дверцу. После того случая с портретом я старалась не подходить к печи. Особенно когда несколько дней назад мне померещилось, что изнутри кто-то стучится!
Не отрывая глаз от зловещей печной дверцы, я собрала краски, подхватила под мышку ватман и, пятясь, вывалилась в коридор.
Если передо мной дилемма: встреча с реальным противником или
Оглядываясь, я прошла на кухню, разложила ватман на столе и с ногами забралась на диван. Так крысе, которая пряталась где-то в кухне, меня не достать. Ну или ей придется очень постараться.
Спала я тут же — на диване, обнимая деревянный молоток для мяса. Ожидая нападения крысы, я вздрагивала от любого шороха и просыпалась каждые десять минут. Зато ее портрет мне удался. Правда, выражение крысиной морды было отнюдь не восторженно-ученое, как понравилось бы Танкеру, а скорее злобное. И влажным блеском миндалевидных глаз крыса сильно напоминала Кантарию.
Проснувшись, я поняла, что избежала крысиной атаки, и наспех позавтракала. Боязливо оглядываясь, на цыпочках пробралась в прихожую. Оделась и взяла рюкзак. Крыса меня провожать не вышла. Зато вышла тетя Наташа.
— Сонечка, деточка, доброе утро!
От нее исходил гадкий, мерзкий запах перегара. Разговаривать с ней противно, но я вежливо выдавила:
— Доброе утро. Как Кира?
— Сонечка, я так за вас рада! Ты хорошая девочка, ты присмотришь за моим оболтусом, — начала она, но я, сославшись на то, что опаздываю на уроки, не стала дослушивать ее бредни и захлопнула за собой дверь.
В школе царила предпраздничная суета: стены украшали серебристые снежинки, развевался, взвихренный беготней младшеклассников, разноцветный серпантин. Даже у охранника на входе лицо приняло чуть менее каменное выражение, а из нагрудного кармана форменной куртки выглядывал обрывок елочного дождика. Но мне было совсем не весело. Перехватив под мышкой сверток, над которым корпела всю ночь, я отправилась к Танкеру. И застала там Кантарию.
На столе, вместо огромного аквариума, стояла маленькая круглая ваза. В ней плавал спасенный мною огненный меченосец.
— Александра Яковлевна, вот, — я протянула туго скрученный плакат, — я нарисовала.
— Новогодняя стенгазета?
— Нет… это… крыса… — растерянно произнесла я и перевела взгляд на Машу.
— Я же вам говорила, — грустно вздохнула Кантария.
— Какая крыса? — завуч посмотрела на меня из-под очков.
Выражение жалости в ее глазах было настолько непривычным, что я похолодела. Что наплела про меня Кантария? Что я слабоумная? Потерянная для общества сумасшедшая?
Они переглянулись, и завуч кивнула мне:
— Иди, Иванова. После поговорим.
— Но Кантария велела нарисовать крысу! — Я не собиралась так легко сдаваться. — Даже в рюкзак мне ее подсунула!
Машка округлила глаза, Танкер раздраженно бросила ручку на стол.
— Иванова, завтра новогодний концерт! Ты суешь мне рисунок крысы! О
— Символ нового года, — пролепетала я.
Голос Александры Яковлевны заледенел:
— Мы не в прошлом веке, чтобы присваивать годам символы! Иди на урок!
Я попятилась, а Кантария проводила меня милой улыбкой и насмешливым взглядом.
Разозлившись, я выбросила проклятый рисунок в ближайшем туалете и побрела в класс. У всех праздник, а у меня на душе кошки скребли. И тут среди этого мрака меня словно солнечными лучами согрело — навстречу шел Савельев! Я вскинулась и рванула к нему, но тут меня ухватила за рукав Елена Сергеевна — социальный педагог. Как же не вовремя попалась я ей на глаза! Миша прошел мимо, словно не заметив меня, и я, все еще удерживаемая Еленой Сергеевной, проводила его горестным взглядом. Мне так его не хватало! Хоть бы словом перемолвиться! Так нет же — придется выслушивать очередные нравоучения!
— Иванова! — Елена Сергеевна вцепилась в мой рукав, словно думала, что я убегу. — Пойдем-ка ко мне на беседу!
— У меня урок, я не могу. Математика.
— Ничего, я предупрежу учителя. А ты лишнюю двойку не схватишь! Идем-идем!
Я покорно поплелась за ней.
В кабинете у социального педагога было неуютно, как в камере предварительного заключения. Стол, два стула и пронзительный взгляд из-под очков.
— Соня, что происходит? — спросила она, усаживаясь за стол.
— У меня — ничего.
— Ты пропускаешь занятия, и, как результат, резко упала успеваемость. Давай посмотрим твое личное дело.
Она вытащила из ящика серую папку, на которой значилось мое имя, и начала листать. Потом сняла очки и осторожно положила их на раскрытые страницы.
— Ну вот, тебе предлагали после девятого класса пойти в художественное училище, но твоя мама настояла на дальнейшем обучении в школе. Скажи, Соня, а сама ты чего хочешь?
Я хотела только одного: видеть Мишу, говорить с ним, быть с ним, слушать его, жить с ним! Я никогда раньше и не думала, что один человек может заменить весь мир! Когда он уходил от меня поздно вечером, я закутывалась в одеяло, зажмуривалась, чтоб не видеть пугающей меня железной печи, и представляла конец света. Гибель и хаос: рушились здания, затапливало города, на месте гор зияли километровые провалы, а там, где до недавнего времени расстилалась равнина, возникали горные кряжи. И среди этого безумия стихий и смерти оставались в живых только он и я.
Больше мне не хотелось ничего. Но я вздохнула, сделала кукольные глаза и пролепетала давно заученную фразу:
— Я хочу закончить среднюю школу и поступить в художественный вуз.
— Тогда, быть может, тебе стоит выбрать другую школу? В которой требования к учащимся не столь высоки и ты сможешь окончить одиннадцать классов?
Я захлопала ресницами. А через несколько мгновений, когда смысл ее слов дошел до меня, на ресницы выкатилась слеза. И она-то оказалась не поддельная, а самая настоящая! Уйти из школы значит не видеться с Мишей! Не встречать его ежедневно, не разговаривать с ним! Потерять его! Отдать в лапы Кантарии!