Кукловод: Реквием по Потрошителю
Шрифт:
— Никто мне ничего не внушал! — истерично рявкнула Рейко, и тело её забила лихорадочная дрожь — нет ничего хуже, чем выслушивать нелестную тебе правду.
— Знаешь… — Сасори блаженно прикрыл глаза с мечтательной улыбкой, ненавязчиво положив руку на сидение рядом с собой, как бы приглашая сесть рядом. Разговор их предстоял быть долгим. — Я давно ни с кем так откровенно не говорил. Мне даже стало немного легче.
— Я тебя не исповедальня, — дрожащим от выступивших слез голосом отчеканила Рей и прикусила пальцы. Она была больше не в силах выдержать этот театр абсурда.
—
— Ты сказал, что я второй человек… — осеклась Рей, все так же стоя напротив.
Глаза Акасуны на мгновение расширились, а руки задрожали, сцепившись в замок — так замыкают рвущуюся наружу боль, проснувшуюся в карих безэмоциональных глазах.
— Однажды я попытался открыть душу перед другом, но в итоге лишь убил его своей правдой…
Пять лет назад.
В небольшой снимаемой квартирке неподалеку от места учебы проживал один из студентов университета искусств. Будущий художник, потерявший слишком много близких, но вынесший горе с достоинством и покорностью. Нагато Узумаки каждый день зажигал благовония у маленького самодельного алтаря. Единственная связь с погибшими друзьями — безделушки, оставшиеся на память, да совместные фото, приклеенные на стенах у статуэтки Будды.
Токио погряз на пике своего мультимедийного безумства. СМИ разрывало от нескончаемого потока информации и слухов. Арест подозреваемого Хидана Дзимпачи, побег свидетеля Сасори Акасуны из больницы и пока что не найденного. Нагато молился, чтобы с единственным выжившим другом все было в порядке, быть может, духи увидят несправедливое кровопролитие и спасут хотя бы одну душу.
Нагато не знал, что если духи и услышали его молитву, то, увы, решили сыграть с ним злую шутку, прислав к нему нового приспешника мира теней.
В дверь позвонили. На пороге открывшейся двери стоял одногруппник, разыскиваемый двое суток полицией, не кто иной, как единственный выживший свидетель по делу Потрошителя — Акасуна Сасори. Точнее бледная тень того парнишки, что он знал. Ведь стоящий перед ним человек был бледнее любого воплощения смерти — осунувшийся, сгорбленный под непосильным бременем, смотрящий взглядом, молящим о помощи, принятии и прощении. В нем был страх, но страх не того, что произошло, а что еще предстоит. Пугающее будущее человека, сорвавшего с себя оковы человечности, любых моральных и нравственных ценностей. Стоящий перед Нагато был лишь призраком Акасуны Сасори, ожившим мертвецом, не осознающим своей смерти. Узумаки замер
— Сасори? — наконец вырвалось с хрипом и опаской. — Что случилось? Где ты был? Я читал, что на тебя было покушение в больнице…
— Нагато. — Голос Акасуны напугал Нагато еще сильнее, чем взгляд побитой собаки — надломленный, треснутая струна с рвущимся криком скопившейся боли. — Я совершил нечто ужасное. — И зажмурился со всей силой, заскрежетав зубами. — Я не знаю теперь, куда мне идти и что делать. Я боюсь самого себя.
И, качнувшись как под тягой неустанно бьющего в спину ветра, переступил через порог, упав в объятья единственного друга.
В растерянности Нагато закрыл дверь и похлопал сотрясающегося в беззвучном рыдании друга. Он не знал, но ощущал боль, что волной перекатывалась по пульсирующему телу — одному большому воспалённому нерву.
Сасори ничего не объяснил, уверил Узумаки, что домой он больше никогда не вернется. То место больше его не ждет. Как раньше больше никогда не будет. Нагато боялся спросить, что случилось, но глаза — отражение безумия, бьющегося в кофейном омуте, где хаотично то сужаются, то расширяются зрачки — говорили не трогать один большой воспалённый нерв.
Нагато не мог предположить, что за его столом, держа в ледяных руках керамическую кружку чая с изображением слоника, летящего на шариках, сидел будущий серийный убийца, начавший свой путь не несколько часов, а уже месяц назад.
Акасуна со скромностью непридирчивого путника попросил предоставить ему маленький угол, где он мог бы выспаться и собраться с мыслями. Обрадовавшийся, что старые добрые деньки снова как на ладони, Нагато похлопал друга по плечу и побежал доставать гостевой футон.
Сасори спал эту ночь крепко, как не спал последние полгода. Его отпустили сумбурные, не имеющие смысла сны. Он получил покой на целых два дня — без вопросов о прошлом, без размышлений о будущем. Но сплетенные из мирной жизни в углу спальни друга грезы, с которым он перебрасывался скупыми и лаконичными фразами, подошла к концу.
Заголовки газет пестрили вычурно-помпезными фразами «Токийский Потрошитель найден забальзамированным в квартире убитой женщины, чьи останки тела также были найдены в ванной комнате». Интернет разрывало от безумных теорий и слухов о новом серийном убийце, расправившемся с Потрошителем. Волна паники ударилась о стену, но тут же захлестнула новым потоком.
После всех смертей Нагато уже морально был готов услышать роковые строчки, безжалостные, обесцененные: «Мне очень жаль, но…».
Сакура мертва. Как и все. Её выпотрошили. Оставили в какой-то канализационной смердящей дыре. Как он расскажет об этом Сасори? Друг и так находился в нестабильном состоянии на грани срыва, но ведь рано или поздно Акасуна зайдет в интернет, услышит по телевизору.
— Сасори, — начал Нагато тоном самого плохого психолога, повторив ненавистные строчки. — Мне так жаль, но я должен сказать… — и, присев за стол к завтракающему Акасуне, схватил его за предплечье, будто боясь, что тот может сорваться. — Сакура мертва. Убита Потрошителем.