Кукловод: Реквием по Потрошителю
Шрифт:
Что-то поменялось в лице Акасуны, что-то, что должно было насторожить Нагато еще два дня назад на пороге его квартиры. Что-то, что он не видел никогда ни в одном лице. Ни грустью, ни болью, ни удивлением это не было. Акасуну перекосило до неузнаваемости во вспышке исступления, как человека, схватившего инфаркт. Он шарахнулся от Нагато, будто тот ударил его током, и попятился назад, издав надломленный хрип.
— Сасори?
— Я знаю…. — улыбка умирающего, после стольких страданий, наконец, узнавшего, что его отключат от аппарата. Глаза безумца, одержимого одному ему известной
— Господи, так ты поэтому… все это время. — Нагато наивно решил, что Сасори находился в состоянии прострации, потому что уже первым узнал о смерти бывшей девушки. А быть может, и стал свидетелем? — В газетах пишут, что Потрошитель…
— Потрошитель мертв, — сказал, как отрезал, а голос неестественно холодный и надменный, точно произнес его совсем иной человек. Нагато даже взглянул, а Сасори ли это произнес, но лицо было все так же перекошено с бегающим взглядом и плотно сжатыми губами. — Потрошитель… Потрошителем была Инаеси Нарико.
— Инаеси Нарико? — не веря, воскликнул Нагато, полный сомнения. Имя он точно помнил. Где-то, когда-то…точно, их натурщица, девушка с внешностью фарфоровой куклы, кажется, её привела к ним Сакура. — Инаеси Нарико? Та блондинка, что позировала нам? Ты о ней?
— Именно о ней.
— Жуть и бред какой-то. Как такая милая девушка могла…
— Я убил её, — слова вырвались большим судорожным выдохом, блеющим стоном. Сасори отвел бешеный взгляд и резко вскинулся на Узумаки, отшатнувшегося от его простертых рук. — Я убил её, Нагато. Вот этими руками разрезал её пилой, выпотрошил, зашил, обработал тело, едва не сварил его, вытащил её глаза и вставил пластмассовые. Я вылил из неё всю кровь и слил в ванную, туда же бросил и органы, потому что решил, что на мусорке они будут смотреться слишком неправильно.
Он говорил это так легко, будто описывал технику написания картин, так спокойно и умиротворённо, не как об убийстве, а как о прошедшей прогулке. Жестикулировал в меру, а голосу бы позавидовал любой пастырь. И тогда Нагато понял, что его смутило с самого начала. Акасуна Сасори был мертв. И, быть может, умер гораздо раньше Сакуры, Конан или Яхико. Он умер в тот момент, когда только стал свидетелем убийства, над которым они все посмеялись в начале, решив, что Дейдара просто шутит. Стоящий перед ним челочек больше не Акасуна Сасори.
Нагато бы хотел рассмеяться и сейчас, списав на то, что Акасуна плохо пошутил, нервы просто не выдержали после всего случившегося.
Но Сасори не шутил.
Нагато дернулся назад в сторону лежащего на подоконнике мобильника, и Сасори, поймав его движения, прекратил речь.
— Что ты делаешь?
— Я… — Узумаки сглотнул и, встрепенувшись, подлетел к другу, схватив за плечи, всматриваясь в чужие, незнакомые глаза. — Сасори, скажи, ты ведь не… не только эту девочку убил? Невозможно забальзамировать так идеально человека, как об этом писали в интернете, с первого раза?
А вместо ответа бесхитростное:
— И правда, невозможно…
Нагато отдернул руки, обжёгшись невидимым огнем. Сасори смотрел в пол невидящим взглядом, как отключенная кукла, тело, неестественно застывшее, накренилось вбок.
— Сасори, —
— Помогут?
Нагато не нашел в себе силы произнести «психиатрическая больница», кинулся к мобильнику, судорожно набирая номер полиции. Но не успел нажать на звонок.
Горло сдавило тугой удавкой — Акасуна стянул ремень с брюк и, ринувшись на Нагато, закинул на шею кожаную материю, что сплелась вокруг удушающим узлом. Треснувший от удара телефон закатился за стол, судорожно хватающий воздух ртом Узумаки вцепился в ремень, пытаясь отвести от шеи. Если бы это была иная ситуация, что угодно и кто угодно, он и смог оказать сопротивление. Но оглушенный от родившегося на его глазах безумия, которое они все не заметили в зачатке, ослепленный вероломным предательством, все еще не веря, что умирает в руках друга, Нагато не пытался сопротивляться. Вероятно, верил до последнего, что друг отпустит пояс. Но Сасори не отпустил, повалил Узумаки на пол. Оседлав его поясницу, он продолжил тянуть за два конца ремень, запрокинув голову назад, стиснув зубы. От напряжения вены на шее и на висках вздулись. Предсмертный хрип Акасуна услышал лишь в самом конце, когда пояс выскользнул из вспотевших ладоней. Содрогающейся в конвульсиях тело он почувствовал, когда Нагато замер. В отличие от Сасори его настиг вечный покой.
Акасуна упал с тела, отползя назад, его накрыла невообразимая волна ужаса — он понял, что убил собственными руками единственного оставшегося друга. Ни в чем не повинного человека. Из-за собственного эгоизма, из-за страха разоблачения, из-за нежелания признавать себя психически больным. Постыдные слезы хлынули разъедающими каплями, спадающими на пальцы, цепляющиеся за футболку друга. Сасори перевернул Нагато, судорожно давя на грудную клетку, даже не зная, а так ли делается массаж сердца.
— Нагато, — прохрипел Сасори, втянув носом влагу. — Прости меня, Нагато. Я не виноват, я не виноват! Я не убивал тебя!!!
Истеричный, душераздирающий, остервенелый вопль разнесся по всей квартире, но не вырвался за её пределы. Невидящими от слез глазами Акасуна пытался разглядеть жизнь в открытых застывших глазах Узумаки. Услышать бьющееся сердце склонённым к груди ухом. Но вместо сердца слышал приближающиеся шаги.
Тук-тук. Тук-тук. Как бьющееся в его груди сердце. Нарастающие, тревожные, не предвещающие ничего хорошего. Ведь когда они прекратились, за спиной Сасори раздался ласковый юродивый голос:
— Верно, верно, мой бедный Маэстро. Ты не убивал его. — Нежные, бархатные руки оплели шею замершего Акасуны. — Ведь его убила Я!
Акасуна подскочил, попятившись назад, столкнулся о стол и затрясся всем телом. Стоящая перед ними Инаеси Нарико в точно таком же платье, в какое он облачил произведение искусства, на свой любимый манер наклонив голову набок, с улыбкой сестры милосердия — кроткой, но искренней. А глаза горели инфернальным огнем падшей женщины, прожжённой распутницы — глаза женщины-дьявола.