Кукловод: Реквием по Потрошителю

Скариани Аделина

Все, что у неё осталось — работа, о которой она мечтала всю жизнь и которая ей больше не была нужна, да таблетки, оставшиеся с последней встречи с Мадарой. Он всегда снабжал её антидепрессантами через Суйгецу. А кто сейчас будет приносить ей белый тонкий шуршащий пакетик с таблетками, названия которых она даже не знала?

Точно кукла, учившая движения изо дня в день, Рейко открыла пузырек с таблетками, достала одну капсулу и проглотила, запив водой из-под крана. Омыла лицо холодной водой, встряхнув прилипшими к лицу русыми прядями. По ту сторону зеркала смотрело изможденное бледное лицо. Синее, как у мертвеца, желтое, как у смертельно больного, с фиолетовыми синяками под глазами, пальцы, скребущие кожу, — тонкие и длинные с обгрызенными ногтями. Лицо по ту сторону размывалось и двоилось. Рейко схватилась за раковину, прищурив плохо фокусирующиеся глаза.

Её вело в сторону, охватила сильная слабость, сбивающая с ног — она слишком устала. Бренная оболочка тела потеряла свою подпитку. Акияма наклонила голову вбок, всматриваясь в наполненную ванную, которую она вовсе не наполняла. Не сегодня. Не вчера. Только если память не решила сыграть с ней злую шутку. Нагнулась, зачерпнув резко пахнущую влагу, поднесла к лицу, вдохнув полной грудью — резкий специфический запах, напоминающий ацетон. Закашлялась от отвращения, пытаясь подавить рвотный позыв, схватилась за дверной косяк. Ей нужно было дойти до кровати, всего лишь несколько шагов. Но Рейко смогла сделать лишь три, ноги одеревенели, и она ничком упала на пол. Сил хватило только на то, чтобы перевернуться набок. Тело отказало. Акияма не могла пошевелить ни ногой, ни рукой. Как безвольная кукла, батарейки которой позволяют моргать глазами, а на механизм голосовых связок не хватило мощности.

Дверь кухни открылась, высокие зеленые кроссовки приближались, и это выглядело слишком смешно и нереально. Мир плыл, а ноги приближались. Остановились напротив.

— Ну здравствуй, мое дорогое незавершенное произведение искусства.

Рейко моргнула так, как лишенный власти над собственным телом моргает в знак приветствия. Но глаза Акиямы были лишены радости встречи и лихорадочно дрожали. В уголке глаза показалась ничтожная слезинка, скатившаяся к прижатому к полу виску.

Она просто упала и потеряла сознание и ей снится глупый, никчемный сон. Сон, в котором она слышит голос Акасуны Сасори. Сон. Сон. Сон. Она как безумная твердила эти строки вместо молитвы, читаемой смертельно больным, кричащим человеком на грани смерти.

Ноги согнулись, человек в её сне присел на колени и, перевернув Рейко на спину, взял в свои объятья, убрав мокрые пряди с лица. Глаза Акиямы расширились, черный гранит зрачка заполнил бесцветную лазурь глаз. Перед ней предстало лицо Акасуны Сасори, её худшего кошмара и самого страстного желания. Правая половина лица обезображена еще не зажившими пятнами от ожогов, глаза уставшие, как у старика в теле двадцатипятилетнего юноши, одна рука, которой он держал её за спину была неестественно твёрдая и негнущаяся — протез. Другая в черной тонкой коже перчатки очерчивала её скулу.

— Дай угадаю: этого не может быть правдой, Акасуна Сасори сгорел на складе, мне всего лишь снится сон. А что есть сон? И можно ли грезить наяву? Спишь ли ты сейчас или спала все эти годы, пока искала меня? — голос ласковый, точно у священника, отпускающего все грехи, рука по-отечески гладит покрывшееся испариной лицо. — Я не знаю, Рейко, явь это или болезненная фантазия. Я сам слишком долго бродил во сне и наяву. Но, как видишь, я перед тобой и я из крови и плоти. Видишь ли, ты поступила очень опрометчиво, не сменив дверной замок. Когда я похищал тебя из больницы, то украл из твоей сумки ключ и сделал дубликат. А когда отпустил тебя после нашего вторжения в мою бывшую квартиру, то проследил за тобой до этой квартиры. Ты сама, не отдавая себе отчета, указала мне путь. Не бойся, Рейко, сейчас ты не можешь пошевелить даже пальцем, не можешь произнести ни слова. Но зато ты все прекрасно слышишь и чувствуешь. Это седативный наркотик, который я когда-то вколол Инаеси Нарико. Я подменил твои таблетки. — Сасори достал из кармана пузырек, 5 минут назад стоявший на столе, из которого она выпила лекарства и, подцепив зубами крышку, открыл его, поставив на пол рядом. — Я подсунул тебе пузырек с наркотиком, ты выпила пилюлю. Одной небольшой дозы достаточной на час, но в крови, когда будут делать экспертизу, никто не найдет его, потому что все перекроет вся упаковка твоих антидепрессантов. — Акасуна достал прозрачную широкую трубку, насильно надивил на челюсть захрипевшей Рейко, не с первой попытки протолкнув в её рот фиксатор.

Акияма хрипло застонала, попытавшись замотать головой, но наркотик оказался сильнее её воли. Сасори затолкнул трубку в её глотку и, удобнее перехватив протезом под лопатки, приподнял её стан, по одной таблетке кидая в трубку. Капсулы одна за другой проходили свой быстрый путь по пищеводу к желудку, заполняя его всей упаковкой.

— Акияма

Рейко, страдающая сильным посттравматическим стрессом, не смогла пережить весь ужас, который она прошла за 5 лет, несколько месяцев находясь в подвале серийного убийцы, побывавшая на играх Мастера и потерявшая единственную свою цель в жизни — убить Кукловода. Она покончила с собой, наглотавшись таблеток, погрузила свое тело в раствор в ванне для пластинации, о которой вычитала из личных папок Кукловода, которые полиция найдет в её шкафу. Её тело будет подвержено пластинации без удаления органов и выкачивания крови, но она сохранит свою нетронутую красоту.

Сасори вытащил трубку из глотки, и Рейко судорожно вдохнула, застонав и задрожав не слушающимся телом. Её едва не вырвало, но Акасуна вовремя зажал рот, запрокинув голову Рейко назад. С улыбкой высокомерного торжества и упоением негласного победителя он смотрел за внутренним сражением Акиямы, её слезы оросили руку хладнокровного убийцы, чье сердце билось так тихо, как не кричало её сердце в агонии.

— Как жаль, что ты не исполнила мое желание. Но, когда меня спасли, я осознал, что мое время еще не пришло. Пока я не передам свои знания. Быть может, со временем, я найду достойного ученика, что однажды увековечит мое тело. По правде говоря, мой покровитель, что приготовил мне документы, купил билеты в другую страну и заказал пластического хирурга, что изменит мою внешность, настаивал на том, чтобы я уехал не медля. Но ты ведь помнишь, что я всегда ненавидел ждать и заставлять ждать других. Есть кое-что, что я ненавижу еще больше, Рейко. Бросать незавершенную работу.

Рвотный рефлекс отступил, спазмы желудка утихли, смерившись со своей ношей. Безумный гений медленно убрал руку от мокрых губ Рейко, с уголка которой беспомощно стекала слюна. Пустым, ничего не выражающим взглядом она смотрела на своего мучителя, что, вновь приподняв её стан, смотрел на неё с восторженностью художника, наслаждающегося созерцанием своей, пускай и не самой популярной, но лучшей, глубокой и значащей для него работы. Он ласково провел по ледяной щеке, улыбнувшись краешком губ.

— Ведь ты мое самое лучшее произведение искусства. Кто-то ищет красоту во внешности, кто-то — в ласкающей душу музыке, поэзии, природе! Я искал красоту в вечности. Когда она была так рядом! Теперь я увидел сияние истинной красоты! Вот она! — самозабвенно воскликнул Сасори, чьи глаза горели огнем безумия и одержимости. Прижавшись щекой к щеке Рейко, уронившей голову набок как сломанная кукла, плачущей кричащими слезами, он неистово зашептал так, чтоб не услышал ни один не достойный правды человек: — Душа, погрузившаяся в пучину отчаяния, окунувшаяся в смолу порока, вкусившая скверну жизни, но вышедшая из неё девственно-чистой, сияющая подлинным сердцем, дарящего прощение. Ты простила меня, Рейко. Человека, что искалечил твою жизнь, тебя саму. Но ты не встала на путь, который, я думал, уготовила мне судьба. И который, я считал, уготован тебе. Ты воспользовалась выбором, который есть у всех. И ты не стала убийцей, выбрав прощение. Тело бренно — душа вечна. И я увековечу твою красоту. Твою душу.

Акасуна подхватил Рейко на руки, придерживая протезом за спину.

Наркотик ли это или понимание неизбежного — Рейко перестала бояться. Доселе бешено колотящееся сердце, словно почувствовавшая жар пламени птица, бьющаяся о прутья клетки, утихло так, что Акияма больше его не слышала. Как и не слышала ничего. Ни пьяную ругань соседей за стеной. Ни едва слышимое эхо музыки с улицы. Даже голос Акасуны. Она смотрела в грязный потрескавшийся потолок, сменившийся дверным косяком, белой краской в ванне, отдаляющейся с каждой секундой. Пахучая вода заполнила уши, попала в ноздри, заполнила горло, пробираясь к пищеводу, наполняя легкие. Тело забилось в конвульсивных судорогах, мозг отказывался умирать, когда тело сдалось на волю наркотика. А душа. А душа давно была мертва. И сейчас на Акасуну, рукой сжимающего её шею, придавливавшего ко дну ванны, смотрели пустые глаза куклы, тело которой деревенело с каждой секундой.

Его глаза — милость сотни ангелов с оборванными крыльями. Образ, размытый из-за слепнувших глаз и мутного раствора.

Темный попутчик, гремящий незримой цепью, слезы иссохшие в уголках глаз, несорванный крик с потрескавшихся, разбитых в кровь губ. Безумный Маэстро или всего лишь неоправданный гений. Кукловод, чьи нити сплелись по венам, пробрались к костям. Мое тело — твое. И ты кладешь меня под саван водной глади, и двери ларца с твоими игрушками-марионетками сомкнутся в виде крышки гроба последнего завершённого произведения искусства.