Кулачные бои в легком весе
Шрифт:
Я кивнула, и мы спустились к камбузу, где я поставила чайник на плиту.
Глава шестая
На нашем берегу канала было три кузницы, а на противоположном стоял завод, где всю ночь напролет прокатывали листовое железо и ковали паровыми молотами квадратные заготовки. Печь завода окрашивала ночное небо в оранжевый цвет, и яркие искры плясали в струях пара, кружась и опадая, словно листья, сброшенные раскаленным добела стальным деревом. Здесь не было ни покоя, ни чистого воздуха, который всегда был черен от сажи, грязи и облаков заводского пара. В литейных цехах разливали кипящее железо днем и ночью, заполняя раскаленной белой массой формы и изложницы под крики рабочих. Здесь не было
Большинство женщин работало на шахте, да и детей тоже; закон запрещал спускаться под землю тем, кому не было десяти, но я знала многих, кто его нарушал. Часто дети грузили уголь на баржи или вывозили в тележках отработанную породу.
Гвоздари стучали молотками всю ночь, если у них были заказы, и наполняли продукцией корзины для приказчиков, которые заказывали товар и расплачивались за него. Расковщики [6] отправляли приказчиков с железными прутками-заготовками по гвоздарным мастерским, и приказчики говорили, сколько нужно сделать и сколько будет уплачено за партию.
6
Посредники, которые обеспечивали поставку сырья и сбыт готового товара.
И помилуй Бог того приказчика, который, придя считать гвозди, сказал бы Джейни Ми и Джеку Молоту, что они получат за партию товара меньше условленного. Джейни и Молот держали кузницу как муж и жена, хотя были не венчаны и детьми не обзавелись. Я знала, что в кузницах работает немало детей еще младше меня: одни ковали и обрабатывали материал, другие разогревали в огне прут, держа его клещами, третьи подвое таскали корзины с гвоздями к баржам.
Я предупредила Громилу, что не пойду работать ни в кузницу, ни в шахту, и он ответил:
— А тебе и не придется, ангел мой, моя маленькая цыганская принцесса.
Он сказал, что пивная позволит нам прокормиться. Билл станет в ней хозяином, а я буду подавать пиво, делать фрикадельки и печь хлеб. У Кэпа на соседнем канале стояли три баржи, но он жил у нас, если не возил грузы на север в Ливерпуль, на юг в Бристоль или в соседний Бирмингем, где товары грузили в поезда до Лондона, а там — на корабли, отправляющиеся по всей необъятной империи и даже в Индию.
Кэп рассказывал, что из Ливерпуля корабли везут гвозди и железо в Америку, где трудятся тысячи африканских рабов, где богачи живут в белокаменных домах размером больше нашего литейного завода, а если отправиться из Нью-Йорка на запад, то полям, лесам и широким рекам нет конца и края. Из Ливерпуля же Кэп привез мне глобус: выменял его у какого-то ирландца с парохода. Ничего красивее я в жизни не видала. Глобус был больше моей головы и медленно вращался на подставке: все страны на нем были окрашены в разные цвета, моря обозначались голубым, а горы — коричневым. Кэп сказал, что вещица сделана в Австрии. Поскольку он немного умел читать, то отыскал название Австрии на глобусе, и это оказался большой розовый остров в нижней части.
Я очень жалела, что не умею разбирать буквы. Мне хотелось прочитать названия стран, которые обозначались рядом тонких черных закорючек, похожих на курчавые волоски на руках Билла.
Свою пивную Громила назвал «Чемпион Англии» и заплатил три гинеи за вывеску, где красовалось название золотыми буквами и портрет самого Перри с голым торсом, наизготовку к бою. Вывеску закрепили над дверью, которая вела в общий зал с большой дубовой барной стойкой, настоящими стульями и красивыми витражами. На стенах висели бронзовые светильники, которые мне следовало чистить и полировать, а пол был выложен серым камнем: на нем грязь меньше бросалась в глаза. А грязи было много, поэтому я каждый день протирала пол мокрой тряпкой и раз в неделю отскребала крыльцо. Еще в пабе имелись погреб
Наверху мне отвели небольшую спаленку с настоящей кроватью и туалетным столиком с зеркалом. В своей комнате я хранила глобус, расческу, которую Билл подарил мне на Рождество, и три платья: два рабочих и одно праздничное с белым передником. Передник я сразу накрыла мешковиной, потому что тут все мгновенно серело от сажи и копоти. Из-за облаков черной пыли от литейных цехов и кузниц окно невозможно было открыть даже летом.
А еще мне подарили сапожки — красивые, из мягкой кожи. Кэп привез их из Бирмингема, где целые магазины торговали обувью, платьями, серебряной утварью и посудой. Сапожки я надевала только по особым случаям, вроде ярмарки на Типтонской пустоши или кулачного поединка во дворе за пабом, куда приходили люди отовсюду.
По ночам, лежа в кровати под грохот литейных цехов и глядя на оранжевые отсветы, напоминающие незаходящее солнце, я думала о маме, о Большом Томе и об остальных Лавриджах. Я все гадала, не приедут ли родичи, как обещали, и не заберут ли меня к себе. Но день проходил за днем, а они не появлялись. Поначалу я тосковала, скучала по семье, по дорогам и живым изгородям. В Типтоне не бывало ни весенних первоцветов, ни майского цветочного буйства. Здесь не бывало спокойных ночей, когда тишину нарушает лишь лай лисиц да крики сов, и не заливались в небе жаркими летними днями веселые жаворонки. Здесь не бывало утреннего пения синиц и дроздов, щебета воробьев и овсянок, требующих хлебных крошек.
Но проходили дни и месяцы, потом пролетел год, другой, и я притерпелась к жизни среди копоти, угольной пыли и заводского грохота.
Мы с Биллом постоянно ругались, и обычно я брала верх. Мне удавалось одолеть его одним лишь сердитым взглядом: если я хмурилась достаточно долго, он сдавался, а если отказывалась поцеловать его в знак примирения, даже плакал. Громила напоминал большого ребенка, и я никогда не боялась его. За те годы, что мы жили вместе, он ни разу не поднял на меня руку. Иногда я пристально смотрела на него, словно готовилась наложить цыганское проклятие, и Билл вздрагивал и начинал креститься. А если я заходила в зал, где он сидел с приятелями и пил пиво, те сразу начинали кричать:
— Поторапливайся, Билли! Хозяйка пришла!
И раз уж судьба дала мне в отцы Билла Перри, то без драк не обошлось. К двенадцати годам я выросла высокая и гибкая, словно чистокровный годовалый жеребенок.
Однажды в то лето, когда мне исполнилось тринадцать, я шла с корзиной на рынок, и по пути на меня напали пятеро малолетних бандитов.
Они прохлаждались под новым мостом, где никогда не светило солнце и стены всегда были мокрые и зеленые. Тем солнечным субботним утром, когда я шла мимо, парни курили трубки и швыряли камешки в канал, сдвинув кепки на затылок и заткнув большие пальцы за модные латунные пряжки ремней. На них были матросские брюки с расклешенными штанинами и ботинки, подбитые гвоздями.
Едва я подошла и увидела их, а они увидели меня, мне захотелось вскарабкаться на насыпь и пойти по дороге между кузницами, а не по темной низине, где сидели хулиганы. Все пятеро подняли головы, и самый крупный из них кивнул и ухмыльнулся.
Тут я вспомнила о смерти Большого Тома и о том, как предугадала ход событий. Над головой с криками кружила почерневшая от копоти чайка, и я вдруг словно услышала, что мне предстоит урок, который следует запомнить. У меня задрожали колени, и я едва не обмочилась. Однако неведомые голоса велели остановиться, повернуться навстречу опасности и выучить необходимый урок именно там, под мостом.