Кулачные бои в легком весе
Шрифт:
Мне было приятно смотреть, как кровь и силы покидают противника через пробитые мной дыры. Я прыгала и скользила вокруг Стикса, словно ворона, норовящая выклевать глаза новорожденному ягненку.
Мой первый настоящий кулачный бой, да еще и против мужчины. Жаль, что Громила этого не видит.
Билли Стикс неожиданно снова оттолкнулся от стены и бросился на меня, вытянув обе руки. Он выронил нож, и тот с лязгом улетел в сточную канаву булыжной мостовой. Услышав звон лезвия, я, наверное, посмотрела вниз и на секунду опустила кулаки, и Стикс вцепился мне в глотку, прижав к стене. Он сдавил костлявые черные пальцы у меня на горле,
Все вокруг потемнело, в голове заплясали и начали взрываться желтые огоньки. Вонь от его дыхания била в нос. Лицо Стикса стало расплываться в глазах, и я почувствовала, что у меня пошла носом кровь, а ублюдок продолжал давить на горло и мычать проклятия. Его пальцы впивались все сильнее, и руки у меня бессильно повисли, словно дохлые курицы, подвешенные за шею.
И тут я увидела все. Задыхаясь и хрипя, увидела перед собой всю картину в черной рамке, подсвеченной золотистым светом.
Я видела Большого Тома, падающего под дождем, и маму, которая махала мне на прощание и кричала: «Пять гиней!», и Билла, который жевал тушеное мясо на барже, и Кэпа, и глобус, и зарево кузниц, и мою серебряную расческу из Бирмингема.
И я видела, как мой брат Томми убегает по серебрящейся от дождя булыжной мостовой от двух мужчин, расталкивая толпу, а в руке у него черный пистолет. Видела, как мама с рыданиями обнимает малышку Мерси, обернутую в саван.
И в этот миг, когда я уже была готова погрузиться в сладкий сон, раздался громкий глухой удар.
Чмокающий хруст, скрип, будто лопатой по гравию, — и Билли Стикс повалился на землю. Фонтан крови ударил у него из затылка, когда Джейни отбросила в сторону булыжник, который сжимала в окровавленных руках. Билли Стикс упал, как мешок с углем, и лежал неподвижно, словно застреленная лошадь.
— Господи Иисусе! — воскликнула Джейни, но на лице у нее была улыбка. Протянув руку, гвоздарка погладила меня по щеке: — Ты здорово отделала его, малышка Энни.
Она всегда называла меня малышкой Энни, хотя я уже была выше нее.
Потом мы убежали, оставив Билли Стикса в переулке между пабом и конюшней. Мы мчались там, где прошла толпа, по мокрым улицам, усыпанным листовками, тлеющими факелами и лошадиным навозом, но вокруг было тихо, и никто не видел, как мы проскользнули мимо конюшни и литейного завода обратно к каналу возле «Чемпиона».
Я никогда больше не думала о Билли Стиксе и не беспокоилась, убила его Джейни или нет. Мне было все равно, и я не боялась, что демоны станут терзать меня за убийство. В голове у меня остались только образы мамы, Большого Тома, Томми и детей, которые предстали перед глазами в полуобморочном золотисто-белом свете, когда меня душил Билли Стикс.
Глава девятая
Многие шахтеры в конце концов оказались в новом Билстонском работном доме. Семьи, которые не смогли заплатить за жилье во время забастовки, были объявлены на приходском совете нищими и пустились в печальный путь из порта к новому краснокирпичному зданию на Вулвергемптонской дороге, раскинувшемуся крестом посреди обширных лугов.
Энни наблюдала, как десятки оборванных детишек тянутся вереницей вверх по холму вслед за родителями. Это напомнило ей о странствиях с мамой и малышами в дни после смерти Большого Тома. Она ничего не слыхала о родных за все те годы, что провела в пивной Билла.
— Вот и замечательно, — сказал
Побитые и деморализованные, люди снова вкалывали в гвоздарных мастерских, шахтах и литейных цехах, не добившись ни повышения оплаты, ни сокращения рабочего дня, которых требовали. Кэп опять начал возить на своей барже гвозди, уголь и железо.
Биллу Перри заплатили два шиллинга и шесть пенсов за то, что в его дворе на время следствия хранились тела Оуэна Хьюсона и Джека Молота, а потом еще семь шиллингов и шесть пенсов за использование зала «Чемпиона Англии» для судебного заседания коронера, которое продолжалось два дня. Свидетелям на слушаниях давали за показания по два шиллинга. Доктор, который осмотрел тела и объявил, что смерть наступила в результате ударов саблей или шпагой, получил пять шиллингов.
Коронер выслушивал показания без присяжных, но в присутствии двух магистратов. Одним из них был сэр Эндрю Уилсон-Маккензи.
Коронер вынес решение, что лишение жизни было правомерным на основании Акта о бунтах 1714 года и что оба погибших на момент смерти своими действиями нарушали указанный акт. Результаты следствия отправились в архив суда королевской скамьи [7] в Бирмингеме.
В свободное от перевозки гвоздей в Ливерпуль время Кэп пообещал научить Энни читать и однажды на обратном пути из рейса привез ей книгу, которая называлась «Букварь и первая книга для детского чтения». На обложке была изображена маленькая кудрявая девочка в передничке, сидящая под яблоней.
7
Высшая судебная инстанция Британии.
Кэп сказал, что купил книгу в Манчестере и она обошлась ему в девять пенсов. Энни часами переписывала и разбирала азбуку за маленьким столиком в углу «Чемпиона». Сперва она обводила каждый значок пальцем и проговаривала звук, который, по словам Кэпа, тот означал. Потом Энни стала переписывать буквы мелом на шиферную табличку и произносить вслух.
Билл посмеивался, наблюдая за дочкой, корпевшей в уголке над книжкой. Однажды он сказал соседям по столу:
— Глядите-ка… Читает. Вот вам диковинное зрелище, джентльмены: цыганская девчонка читает книгу.
Один из собутыльников ответил:
— Что ж, она симпатичнее тебя, Билли, а теперь будет еще и умнее.
— Для этого много не надо, — добавил другой.
И Энни продолжала заниматься. Всего через несколько дней она уже могла рассказать весь алфавит.
Подмастерьев, пришедших в шахты и в литейный цех из работного дома, в «Чемпионе» не привечали: Билл обычно выставлял их за порог, когда они приходили за пивом. В любом случае в основном это были еще дети, и они сорвали забастовку на шахте, когда взрослые мужчины лишились работы и вынуждены были терпеть унижение на паперти. Еще Билл закрыл заведение для чартистов и радикалов, все еще стекавшихся в Типтон, чтобы организовывать забастовки и марши, и был готов отправить в нокаут любого, кто выразит неуважение к королеве. Перри заплатил две гинеи за гравюру с портретом молодой Виктории, которую повесил над камином в главном зале и использовал как предлог для ссоры, если слышал сквернословие поблизости. Немало гвоздарей вылетели за дверь за соленое словцо, произнесенное перед королевой.