Кулачные бои в легком весе
Шрифт:
Хозяйка прикрыла глаза, откинула голову и, слегка кивнув, произнесла:
— Я видела, Джинни Бранд, как ты отделала ту здоровую девку в очереди у пекарни.
Джинни покраснела и сморщилась, но хозяйка только радостно хохотнула, трясясь всем своим тощим телом.
— Поделом ей досталось, верно? Ты напоминаешь мне одну прелестную юную барышню, которую я когда-то знала. Это было очень давно.
— Простите, госпожа. Да, я тогда вспылила. Но наш Кенни об этом ничего не знал. Та девка стала цепляться ко мне, потому что я из Шотландии. Вот я и взбесилась. Мне очень жаль, если это доставило вам какие-то неприятности, госпожа.
Хозяйка улыбнулась, обнажив
— Ну и здоровенная же была толстуха, да?
Ободренная озорной улыбкой на старческом лице, девушка ответила:
— Да, верно, госпожа. Здоровенная толстуха. И рот у ней поганый. Она такие гадости говорила, госпожа…
— Вот и хорошо, что ты затолкала эти гадости ей обратно в глотку, девочка моя. Вижу, кулак у тебя быстрый. Да и размах хороший.
Последнее замечание озадачило Джинни.
— Ты все правильно сделала, — продолжала старуха. — Иногда женщине приходится драться. Хорошо, что ты это умеешь.
Она подалась вперед, вперившись в Джинни темно-зелеными глазами. Утреннее солнце прогревало гостиную, и в его лучах плясали пылинки.
— Кто твои родители? — спросила хозяйка.
— Отец был шахтером. Он тому два года как погиб, когда шахту затопило. Мама умерла на следующий год от лихорадки вместе с младшей сестренкой. Поэтому Кенни за мной и послал. И я вам очень благодарна, госпожа, что позволили мне приехать.
— Кенни слишком хороший человек, чтобы прозябать в плавильне, а если ты из его родни, то наверняка и сама хорошая. Да еще такая милая и красивая, что мои старые глаза радуются уже от одного твоего присутствия. И песни твои я слышу, дитя мое.
Джинни прикрыла рот ладонью:
— Простите. Я буду петь потише, чтобы не досаждать вам, госпожа. Там, откуда я родом, мы все время поем.
— Никогда не извиняйся за поэзию, девочка. И тем более не извиняйся за мистера Бёрнса. Он лучше всех на свете, хотя его бедное сердце было разбито. Наверное, его обидела какая-нибудь шотландская красотка вроде тебя, Джинни Бранд.
Девушка попыталась улыбнуться, но была слишком озадачена странными речами старухи и только порадовалась, когда та протянула ей руку и сказала:
— Помоги мне пересесть в кресло. Я устала сидеть на стуле.
Девушка взяла хозяйку за руку и поддержала ее, пока они шли через гостиную. Крошечная фигурка владелицы поместья казалась такой же невесомой, как и ее узловатые руки: она словно плыла, держась за руку Джинни, к креслу возле камина. Рядом с камином стоял тяжелый шкаф из темного дуба с блестящими стеклами, и пока старуха медленно опускалась в кресло, словно запоздалая апрельская снежинка, Джинни украдкой бросила взгляд внутрь. Там не было ни безделушек, ни фарфора — мейсенского или стаффордширского. Вместо этого посреди единственной полки на тонкой льняной салфетке было бережно уложено бронзовое колечко, а рядом с ним — обрывок выцветшей красной ленты. На огромной стеклянной полке вещицы казались совсем крошечными и словно парили в воздухе.
Когда девушка снова посмотрела на старуху, та все еще улыбалась. Со стороны окна тихую гостиную заливал золотистый свет косых солнечных лучей, и все пространство вдруг наполнилось пляшущими искорками пылинок.
Хозяйка сказала:
— Ступай, позови Кенни. Пусть принесет нам чаю. Я хочу с тобой поговорить.
И когда Джинни направилась к двери, старуха произнесла вслух, не обращаясь ни к кому:
— Только я одна и осталась. Никого больше нет. Теперь все они — лишь старые песни.
Глава первая
В детстве
В пути мы иногда говорили по-цыгански, но и этого языка я уже не помню. Он совсем исчез из моей речи и памяти. Выветрился и рассеялся по дорогам, трактирам и ярмарочным полям. Но в голове все еще остаются песни, и они время от времени всплывают, когда слово, или звук, или знакомый акцент блэк-кантри, вдруг проскальзывающий среди американской речи, вызывают в памяти обрывки голосов, целые фразы и мелодии, услышанные или спетые мной самой, совсем мелкой девчонкой, которую выставили на продажу и которую купил Билли Перри. Глухой удар баржи о причальную стенку. Шелест каната по устою моста. Мягкий топот лошадиных копыт. Мамин плач в тот день, когда я шла на ярмарку, держа за руку Томми.
1
Диалект английского языка, распространенный в промышленном районе к северо-западу и западу от Бирмингема. — Здесь и далее примеч. пер.
До той ярмарки родители много лет странствовали по дорогам и полям всей страны, от городов и деревень до торфяников и перелесков. Мы видели, как леса вырубали на подпорки для шахт и шпалы для железных дорог, как спрямляли реки. Как угольные отвалы, кирпичные стены и каналы змеились по зеленым пастбищам, где совсем рядом еще оставались живые изгороди. Как в том месте, где все каналы сходятся к реке, поднялись к небу новые кирпичные дома и как все вокруг заполнилось илом, когда построили новые шлюзы и рабочие заложили кирпичом пропускные и сточные трубы. Как везли и устанавливали глыбы красного песчаника. Как в земле рыли ямы в поисках угля, глины и песка и как обжигали известняк в каменных печах, дымивших и светившихся ночь напролет.
Перед глазами все еще предстает бурая тропинка, по которой мы шли на ярмарку в лето после того, как Большой Том упал замертво под проливным дождем, пытаясь вместе с моими братьями Томми и Тэссом вытащить кибитку из сточной канавы.
Когда отец рухнул, словно подрубленное дерево, белый как молоко, ухватившись за грудь, мальчики принялись плакать и кричать, а мы с мамой, Бенни, Мерси и Черити смотрели на них из-под холста, который держали над головой.
Кибитка накренилась, ее задняя часть задралась к небу, а Камешек, наш пони, бился и тянул недоуздок, боясь свалиться в канаву следом за повозкой. Томми и Тэсс вцепились в конец шеста, подсунутого под передние колеса, а Большой Том неподвижно лежал лицом вниз, и капли дождя колотили ему по спине.
В ту дождливую ночь, когда умер Большой Том, я прозрела. Я знала, что отец мертв и что его душа витает над нами, что выпученные от ужаса глаза пони, тянущего повозку из канавы, — отражение нашей собственной боязни оказаться в канаве и необходимости биться из последних сил за свою жизнь.
После этого я стала намного спокойнее. И чем спокойнее я становилась, тем больше мне открывалось. Я научилась парить, скользить над землей, и видеть, что к чему, и порхать как пушинка, и кружить над миром.