Кулинарная книга

Валиуллин Ринат Рифович

— Не надо, — тихо прошептала она. — Ты можешь оставить меня в покое?

— Смотря с кем.

— С собой. Быть собой или с тобой. Этот вопрос давно расколол мою голову на два полушария.

— Я бы хотел побывать на восточном. Надоело все, может, на море махнем?

— Что там делать зимой?

— Вот именно, что ничего.

— С тобой разве можно куда-нибудь поехать? Ты все время куда-то ускользаешь, вот и сейчас уходишь от темы.

— Ну что за бред.

— Совсем не бред. Мне кажется, я тебе надоела.

И это бросается в глаза.

— Не начинай. Хватит опять говорить эту ерунду, — начал я стягивать с нее платье.

— Я все время говорю ерунду, — она не сопротивлялась. Я зажал ее губы своими, и, в конце концов, рот ее поддался уговорам и раскрылся.

Кровать поскрипывала всякий раз, когда мы поворачивались, чтобы крепче обнять друг друга. Я чувствовал, как ее пальцы впивались в мою голую спину. Не придавая значения тому, чего же в них было больше — ненависти или любви. Последнее ушло далеко, нас связывало уже что-то другое, нечто большее, чем просто любовь. Подобно этой скрипучей койке, в которой мы укрываемся одной кожей, переживаем одной на двоих слюной, склеенные чудовищной необходимостью.

— Я не могу с тобой так больше, — вновь начала Фортуна.

— Ты знаешь, я тоже.

— Давай поменяем позу.

Оладьи из кабачков

Утро разбило все окна. Птицы гнездятся в ушах. Жирное солнце можно мазать на хлеб вместо сливочного масла. Весна терлась о стекло капелью.

— Я тебя люблю, — прокралось мне в правое ухо.

— Что ты такое говоришь? Тебе что, помолчать не о чем?

Чувство вины, видимо, мы оба его испытывали тем утром, оно как теннисный мячик, прыгает от одного к другому. Сначала внушаешь его человеку, когда тот ошибся, потом испытываешь — за то, что внушал слишком грубо.

— Я тоже тебя люблю, — поцеловал я жену сонными губами.

— Хочешь, сделаю тебе оладьи из кабачков.

— Может, лучше массаж?

— Давай вечером. — Она ловко оставила постель и ушла в ванную. Услышав звуки душа, я откинул одеяло ладонью и стал размешивать ингредиенты своего лица. Наконец сон был сброшен, но вставать не хотелось. Вскоре вернулась жена в длинной белой рубашке и с мокрыми волосами. Она забралась на меня верхом, нагнулась и попыталась поцеловать в губы.

— Неужели ты будешь есть этот суп?

— Я люблю твою щетину, — прикоснулась Фортуна к моей щеке. От нее пахло свежими цитрусами. — Любовь проверяется утренними поцелуями, — подтвердила она свои намерения.

— А что проверяется вечерними?

— Вечерними она усугубляется.

— Может, еще поваляемся? — испытывал я ее чувство долга своими объятиями.

— Нет. Не могу. У меня сегодня семинар, потом заседание кафедры в университете, — выдержала она их ласку.

— Какая тема заседания?

— «Что вы думаете о сексе?».

— И что

вы думаете о сексе?

— Я думаю, с этим надо кончать, — подняла она со своей груди мою руку и вернула хозяину.

— Пожалуй, вы правы, кончать без него — удел одиноких.

— Вчера ко мне на работу заезжала Тереза. Она наконец рассталась со своим, ну и, как всякой одинокой женщине, спится ей паршиво. Я попыталась отогнать ее дурные мысли, но где там. Она же не слышит. Рыдает. Сегодня хочу заскочить к ней, так что задержусь, — освободилась она от моей второй руки.

— Думаешь, это окончательно? Они же сходятся по первому зову инстинктов.

— Не знаю. Она была без кольца, без сережек. Хотя я тоже так делаю. Даже удаляю номер из телефона после ссор с тобой.

— Помогает?

— Как ни странно, очень.

— В подарках, видимо, собраны все обиды.

— Подарками они гасятся.

— Ты на что намекаешь?

— Давно их не было. Женщина без подарков вянет.

— Я знаю, что шопинг — лучшее средство от депрессий, но у тебя же все нормально вроде.

— Для профилактики.

— Хорошо, я выберу день. Так ты надолго?

— Как пойдет.

— Нет ничего печальней одиноких женщин.

— Думаешь, мужчины легче переживают одиночество?

— У них хватает ума понять, что если ты одинок, то ты не один — таких много.

— Что бы ты понимал в женском одиночестве. У женщин все иначе: когда им некому высказаться, плач их прячется внутри, скулит, как щенок. Видно, что он потерялся, теплый, преданный, напуган, тыкаясь в углы, он ищет ласки.

— Все ищут ласки, не только одинокие. Купи ей шоколадку. Это помогает.

— Шоколад у нее есть, она завела его сразу, после мужа, собачки и ребенка. Только сладкого в ее жизни от этого не прибавилось.

— Ох уж эти женщины! Вместо того чтобы быть сладкими самим, они почему-то ищут эту сладость на стороне. Они сами себя ни черта не знают и не понимают. Вот что ты про себя и про них знаешь?

— Знаю, что они любят.

— Кого любят?

— Да не кого, а что.

— Вот именно что все эти чувства к предметам любви в один прекрасный момент становятся беспредметными. Они не могут понять, что их счастье не может зависеть от других.

— Значит, мы не можем понять своего счастья?

— Да, выходит, не можете. Если вам кажется, что счастье может зависеть от других, то вам показалось, это не счастье.

— Не счастье или несчастье? Я имею в виду слитно или раздельно? — проснулся в ней филологический инстинкт.

— Да какая разница! Кому-то надо раздельно, чтобы быть счастливым, кому-то вместе — чтобы несчастным.

— Какая жестокая у тебя формула любви.

— Дикая.

— Надеюсь, ты до вечера не одичаешь. Я пошла, — выскочило из кровати ее стройное тело и скрылось за дверью.