Культурные повороты. Новые ориентиры в науках о культуре
Шрифт:
«Поэтика культуры» ведет свое начало от интерпретативного поворота; вместе с тем она демократизирует его понимание текста, избавляя его от привкуса (европейской) художественной формы. Речь здесь идет не о «культуре как тексте», но о «культурных текстах». Обращает на себя внимание, как в насыщенном взаимодействии с другими «культурными текстами» произведения искусства и тексты литературы заметно лишаются своих привилегий. Но и при этом – что свойственно интерпретативному повороту – сфера «культурного» в искусстве и литературе расширяется до уровня практик, ритуалов, социальных отношений и т. д. Находясь в отношениях взаимообмена, «культурные тексты» в таком широком понимании раскрываются через оказываемое ими воздействие – подобно микроисторическим подходам к изучению истории, в которых, как пишет Ганс Медик, различные источники интегрируются в отношения взаимообмена в целях обогащения возможностей познания. [217] Интерпретативный поворот в этих случаях сыграл решающую роль: он расширил смысл текста от ментального, интенционального приписывания значений до позициональности текстов внутри какой-либо сети осуществляемых практик, элементами которых эти тексты и являются, – вместо того чтобы рассматривать подобные практики лишь в качестве контекста, как это было принято при использовании традиционного понятия текста. [218] Культура оказывается конфигурацией (культурных) текстов в отношениях взаимообмена. Это позволяет связать драмы Шекспира с сообщениями из колоний Нового Света или, допустим, с религиозными трактатами об изгнании дьявола. Решающим значением здесь обладает не целостное представление о «культуре как тексте», но динамика «культурных текстов», участвующих в моделировании чувств и в ориентировании поступков.
217
См.: Hans Medick. Mikro-Historie // Winfried Schulze (Hg.): Sozialgeschichte, Alltagsgeschichte und Mikro-Historie. G"ottingen, 1994, S. 40–53.
218
См.: Claire Colebrook. New Literary Histories. New Historicism and Contemporary Criticism. Manchester, New York, 1997, раздел «Культура и интерпретация. Антропология, этнография и понимание», p. 66–89, особ. p. 75.
Новый историзм ведет к
219
Geertz. Deep Play, S. 208. [Рус. изд.: Гирц. «Глубокая игра». С. 504.]
Конечно, интерпретативного поворота на уровне соответствующей ему теории культуры недостаточно, чтобы, подобно Михаилу Бахтину, ввести в интерпретационный процесс понятия несхожести (Alterit"at) и «другоизации» («othering»). [220] Столь же мало внимания уделяется моделям диалогического и полифонического опыта (многозначность, многоголосие). Таким образом упускается шанс превратить интерпретацию в некую форму деятельности, которую можно было бы использовать в практике межкультурного исследования. Однако на уровне «насыщенного описания» все же намечаются пути для дифференцированного анализа культуры. В конечном счете интерпретативный поворот не выстраивает общей теории интерпретации культуры, не создает обобщающей теории. Напротив, здесь требуется открытое для интерпретации «обобщение в рамках единичного случая». [221] То есть необходима плотная фиксация культурного анализа на конкретных случаях, буквально микроскопический метод работы. Соответственно, все более проблематичным считается выстраивать анализ культуры или культурных явлений, опираясь на ставшие уже автономными ключевые понятия исследований общества – такие, как модернизация, индустриализация, интеграция и глобализация. Эффективнее было бы всякий раз перепроверять такие обобщения согласно отдельным эмпирическим наблюдениям и их интерпретативным погружениям вглубь предмета. Пытаясь с опорой на единичные случаи все же выйти на обобщающий уровень, следует постоянно переосмысливать отношение между отдельным исследованием и более общим контекстом. В таком случае перед научным трудом возникают следующие вопросы: о каком контексте идет речь в том или ином случае? какие устанавливаются рамки? какие предпринимаются ограничения? каким образом организуются взаимосвязи культурного анализа? какие аналитические понятия будут центральными? принадлежат ли они научной традиции или же они открыты для «автохтонных» понятий данных «объектов» исследования? что характерно для риторики изложения?
220
О Бахтине в этом ключе ср.: Gunn. Criticism of Culture, p. 133.
221
Geertz. Dichte Beschreibung, S. 37. [Рус. пер.: Гирц. «Насыщенное описание». С. 35.]
Историческая наука задалась такими вопросами лишь после того, как в 1970-х годах начала постепенно отказываться от крупных тем и линейных «великих повествований» в пользу многослойных конфигураций и синхронных смысловых и событийных витков истории. Такой критический уклон интерпретативного поворота на ранней стадии демонстрируют уже историко-антропологические эссе Роберта Дарнтона, в которых в этнологическом ключе анализируются конкретные примеры из ментальной и культурной истории Франции XVIII века, ставшие результатом совместного семинара с Клиффордом Гирцем. [222] Новый вектор заключается в том, чтобы «выявить чужую систему смыслов», [223] по аналогии с чужой культурой, и, например, проинтерпретировать ритуальную многослойность, скажем, кошачьего побоища как чужеродного явления ремесленной культуры. Символический элемент социальных интеракций вновь обретает ценность по сравнению с количественным превосходством ментальной историографии. [224] Методологически на переднем плане здесь находится попытка как можно глубже вникнуть в позицию и точку зрения исторических субъектов, чтобы интерпретация исходила из наиболее загадочных моментов в исторических источниках. [225]
222
Robert Darnton. Das grosse Katzenmassaker. Streifz"uge durch die franz"osische Kultur vor der Revolution. M"unchen, Wien, 1989.
223
Ibid., S. 13.
224
См.: Ibid., S. 293.
225
См.: Ibid., S. 296.
Однако основательнее всех концептуальные возможности интерпретативного поворота для исторической науки проработали Ганс Медик, [226] Линн Хант, Уильям Сьюэлл-младший, [227] а также – на конкретных примерах – авторы журнала «Историческая антропология. Культура – общество – повседневность», [228] основанного на волне интерпретативного поворота. Внимание здесь сосредоточилось на смысловых и текстуальных измерениях, указывающих на то, что восприятие, осмысление и самотолкование субъектов представляют собой как минимум столь же важные «факты» истории, сколь и их социально-экономическое положение или принадлежность к сословиям и классам. [229] Интерпретативный поворот в исторических науках проявляет себя в «вопросе о „как“, который всегда является и вопросом о смыслах, образах толкования и символических измерениях». [230] Он же ведет и к цепочке междисциплинарных теоретических ответвлений: к культурно-историческим изменениям социальной истории, прежде всего к истории повседневности, к микроистории и к исторической антропологии. Последняя целенаправленно обращается как раз к такому уровню культурных самотолкований и субъективного опыта, не в последнюю очередь исходя из эго-документов исторических субъектов. [231] Разумеется, здесь – за пределами теории Гирца – прослеживается непосредственно социальное порождение и изменение культурных значений в исторических конфигурациях, обусловленных напряжением и противоречиями в рамках социума. С учетом процессов глобализации требуется конкретнее профилировать методологию этих подходов или же подвергнуть ревизии интерпретативные подходы к теоретически фундированной локальной и микроистории, [232] которая в свою очередь сталкивается сегодня со сложностью макропроцессов глобальной истории.
226
См. (особенно в плане применимости «насыщенного описания» в исторической науке или исторической антропологии): Hans Medick. «Missionare im Ruderboot»? Ethnologische Erkenntnisweisen als Herausforderung an die Sozialgeschichte // Alf L"udtke (Hg.): Alltagsgeschichte. Zur Rekonstruktion historischer Erfahrungen und Lebensweisen. Frankfurt/M., New York, 1989, S. 48–84, здесь особ. S. 59 ff.; idem. Mikro-Historie.
227
Об этом см.: Elizabeth A. Clark. History, Theory, Text. Historians and the Linguistic Turn. Cambridge, London, 2004, особ. p. 149–155 (Раздел «Антропология Гирца и исторические науки»). Критический обзор наравне с собственной позицией обязательного включения текстов в социальные связи дает Габриэла М. Шпигель – см.: Gabrielle M. Spiegel. History, Historicism, and the Social Logic of the Text // Idem. The Past as Text. The Theory and Practice of Medieval Historiography. Baltimore, London, 1997, p. 3–28.
228
Издается с 1993 года, см.: Historische Anthropologie. Kultur – Gesellschaft – Alltag. K"oln, Weimar, Wien: B"ohlau Verlag.
229
См.: Ute Daniel. Clio unter Kulturschock. Zu aktuellen Debatten in der Geschichtswissenschaft // Geschichte in Wissenschaft und Unterricht 48 (1997), S. 200; об этом также см.: Heidemarie Uhl. «Kultur» und/oder «Gesellschaft»? Zur «kulturwissenschaftlichen Wende» in den Geschichtswissenschaften // Lutz Musner, Gotthart Wunberg (Hg.): Kulturwissenschaften. Forschung – Praxis – Positionen. Wien, 2002, S. 220–236, здесь – S. 230.
230
Ute Daniel. Geschichte schreiben nach der «kulturalistischen Wende» // Archiv f"ur Sozialgeschichte 43 (2003), S. 576–599, здесь – S. 577.
231
О новейших подходах в исследовании исторических (не ограничивающихся европейскими концепциями Я) эго-документов см.: Gabriele Jancke, Claudia Ulbrich (Hg.): Vom Individuum zur Person. Neue Konzepte im Spannungsfeld von Autobiographietheorie und Selbstzeugnisforschung. G"ottingen, 2005 (= Querelles. Jahrbuch f"ur Frauen- und Geschlechterforschung 10 (2005)).
232
О последующем развитии исторической антропологии см.: Hans Medick. Quo vadis Historische Anthropologie? Geschichtsforschung zwischen Historischer Kulturwissenschaft und Mikro-Historie // Historische Anthropologie 9, 1 (2001), S. 78–92.
Насколько серьезно следует воспринимать параметры текста, демонстрируют образчики текстологически ориентированных гендерных исследований, представленных, например, в сборнике «Текст и гендер. Мужчина и женщина в брачных текстах раннего Нового времени». [233] Так, взаимосвязь между текстами (проповедью, трактатом, княжеским зерцалом и т. п.) и отношениями полов устанавливается не через утверждение, что, к примеру, смысл языковых обозначений гендерных ролей следует выводить из реальности, то есть что знаку мужчина/женщина соответствует некий референт в действительности. Напротив, гендерные исследования пришли к убеждению, что такое называние в языке уже всегда приписывает смыслы, следует некой стратегии дискурсивного производства реальности, то есть язык и тексты в значительной мере сперва сами конструируют и создают гендерную реальность, а не наоборот. Лишь кратко намеченное здесь выявление «„текстуальности“ пола» [234] предостерегает
233
R"udiger Schnell (Hg.): Text und Geschlecht. Mann und Frau in Eheschriften der fr"uhen Neuzeit. Frankfurt/M., 1997.
234
R"udiger Schnell. Text und Geschlecht. Eine Einleitung // Ibid., S. 9–46, особ. S. 11 ff.
В осмысленности построения мира, в его зависимости от языка как знако- и смыслогенерирующей системы, заключается также идея интерпретативной социологии: «создание описаний социальных действий влечет за собой герменевтическую задачу проникать в смысловые рамки, которые используют сами действующие лица для построения и воспроизводства социального мира». [235] Так, к примеру, институции тоже следует интерпретировать в аспекте закрепившихся смысловых структур. В своем обзоре школ интерпретативной социологии Энтони Гидденс показывает, как «мир до интерпретации» становится предметом такой социологии, которая опирается на философский идеализм и потому обнаруживает недостатки в собственной практике, не уделяя должного внимания материальным условиям действий и предпосылкам власти. Интерпретативный поворот и здесь оказывается не абсолютно новым «поворотом», но развивается на базе взаимодействия с актуальными на данный момент или прерванными традициями и школами.
235
Anthony Giddens. Interpretative Soziologie. Eine kritische Einf"uhrung. Впрочем, Гидденс ссылается не на Гирца, а на традицию понимающей социологии от Шюца и Гадамера до Хабермаса. См. также: Gabriele Cappai. Kultur aus soziologischer Perspektive. Eine metatheoretische Betrachtung // Appelsmeyer, Billmann-Mahecha (Hg.): Kulturwissenschaft, S. 54–96.
Культурологический поворот коснулся и политологии – правда, довольно поздно, лишь в 1990-е годы. «Культура» в качестве новой категории отныне дополняет категорию «общества»; культурные коды, толкование и комментирование действующих лиц через символы, язык и ритуалы признаются основными чертами всякого действия, совершаемого в политическом поле. Политология здесь вполне может опереться на предшественников из собственных рядов, таких как Эрик Фогелин, отстаивавший позицию самотолкования обществ и необходимость внедрения понимающих методов и самоинтерпретаций в анализ. Особенно с точки зрения междисциплинарного взаимодействия здесь примечательны мысли о значении культуры и интерпретативных подходов для экономического анализа, которые также способствуют расширению теорий игры и концепций рационального выбора. [236] Очень рано для политологии в поле «международных связей» обнаруживается представление о «текстуальной политике международных отношений». [237] Это значит, в сфере международных отношений появляется новый взгляд на вопрос о дискурсивной и текстуальной структуре и тем самым на производство смыслов. Возникает чувствительное к тексту понимание политики, выдвигающее на передний план репрезентации и текстуальные средства международной политики (риторику, нарративность, стиль историко-специфических сценариев интерпретации). Упомянуть здесь можно, например, речи о безопасности, репрезентирующие дискурс авторитета и контроля, который касается прежде всего контроля над «чужой» угрозой в США. Примером аналогичных связей могут послужить спортивные метафоры как господствующие формы репрезентации в сфере конфликтологии, политики безопасности и военной политики. [238] Различные подходы к «культурным поворотам» в политологии обретают значимость и для профиля самих наук о культуре. Потому что они помогают теснее прежнего связать культурологический анализ с социальными процессами, действующими лицами, интересами и решениями. [239] Это дает возможность противостоять и опасностям культурализма, исходящим от злоупотребления понятием текста.
236
Ср.: Frank Nullmeier. Interpretative Politikanalyse in der Theorienkonkurrenz // Andreas Reckwitz, Holger Sievert (Hg.): Interpretation, Konstruktion, Kultur. Ein Paradigmenwechsel in den Sozialwissenschaften. Opladen, Wiesbaden, 1999, S. 219–238; см. также: Jakob Tanner. «Kultur» in den Wirtschaftswissenschaften und kulturwissenschaftliche Interpretationen "okonomischen Handelns // Friedrich Jaeger, J"orn R"usen (Hg.): Handbuch der Kulturwissenschaften. Bd. 3. Stuttgart, Weimar, 2004, S. 195–224.
237
James DerDerian, Michael J. Shapiro (eds.): International/Intertextual Relations. Postmodern Readings of World Politics. New York, 1989, p. xi. О «Культурном Повороте» в политологии в целом см.: Birgit Schwelling (Hg.): Politikwissenschaft als Kulturwissenschaft. Theorien, Methoden, Problemstellungen. Wiesbaden, 2004; см.: Ursula Lehmkuhl. Entscheidungsprozesse in der internationalen Geschichte. M"oglichkeiten und Grenzen einer kulturwissenschaftlichen Fundierung aussenpolitischer Entscheidungsprozesse // Wilfried Loth, J"urgen Osterhammel (Hg.): Internationale Geschichte. Themen – Ergebnisse – Aussichten. M"unchen, 2000, S. 187–207.
238
Michael J. Shapiro. Textualizing Global Politics // DerDerian, Shapiro (eds.): International/Intertextual Relations, p. 11–22, особ. p. 12 f.
239
См.: Birgit Schwelling. Der kulturelle Blick auf politische Ph"anomene. Theorien, Methoden, Problemstellungen // Dies. (Hg.): Politikwissenschaft als Kulturwissenschaft, S. 11–29, здесь – S. 27.
5. От интерпретативного поворота к «культурной критике»
«Подтолкнуть современную интерпретативную антропологию в сторону политически и исторически более чувствительной критической антропологии» [240] – с таким программным заявлением этнологи Джордж Маркус и Майкл Фишер попытались развернуть интерпретативный поворот в сторону «культурной критики» (cultural critique). Такой акцент заострил систематическое переопределение этнологии как критической, авторефлексивной науки о «чужом». Не ограничиваясь больше сугубо «региональными исследованиями» (area studies), она подтолкнула и другие культурологические дисциплины к интерпретативной переориентации. В качестве нового средства познания и посредника культурной критики должна использоваться в первую очередь практика «очужествления» (Fremdmachen). Интерпретативная культурная антропология наглядно показала, как интерпретативный поворот включает отдельные дисциплины в междисциплинарное поле «культурной критики». [241] С опорой на традицию американского прагматизма и литературную теорию Лайонела Триллинга здесь открывается рефлексивное поле, которое, исходя из «очуждения» собственной культуры, способствует моральной культурной критике и требует прилагать научные теории к критическим моральным и политическим задачам: будучи «интерпретивистами, как мы сами себя называли и понимали, мы были заинтересованы в работе, выходящей за узкие рамки четко систематизированного „научного метода“, в работе, сопряженной с моральными, политическими и духовными вопросами». [242] Тем не менее лишь под влиянием постструктурализма и деконструктивизма такой подход к «культурной критике» – словно некое дискурсивное ответвление – еще конкретнее обращается к проблеме власти и заостряется политически. При этом невозможно обойти стороной вопрос, как власть систем репрезентации определяет человеческие действия и создает символические структуры. [243]
240
Marcus, Fischer. Anthropology as Cultural Critique, p. xii.
241
См.: Gunn. Culture of Criticism; см. также: Marcus, Fischer. Anthropology as Cultural Critique.
242
Clifford Geertz. Introduction. School Building. A Retrospective Preface // Joan W. Scott, Debra Keates (eds.): Schools of Thought. Twenty-Five Years of Interpretive Social Science. Princeton, Oxford, 2001, p. 1–11, здесь – p. 8.
243
Vincent P. Pecora. What Was Deconstruction? // Contention. Debates in Society, Culture, and Science 1, 3 (1992), p. 59–79, здесь – p. 60. Пекора упоминает, что уже в 1966 году вместе с интерпретативным поворотом Жак Деррида представил на своей первой лекции в США и деконструктивистские подходы.
Для развития «культурной критики» примечательны в этой связи прежде всего два предложения, если не сказать две «техники», [244] которые выдвинули еще Маркус и Фишер и которые потом сопутствовали всем сменам вектора культурологической дискуссии. Новаторской оказалась, с одной стороны, «техника» «дефамилиаризации посредством эпистемологической критики». [245] Она побуждает переносить результаты познания «чужого», которые можно получить на периферии, на критику собственных, европейских основ мышления и понятий: на критику утилитаристских, материалистских предпосылок мышления (как это делает, например, Маршалл Салинз в книге 1976 года «Культура и практический разум» [246] ) или также на ревизию западных концепций личности. С другой стороны, помимо таких отсылок к собственным концептуальным основаниям, «дефамилиаризация посредством кросс-культурного сопоставления» [247] создает условия для автокритического соположения конкретных культурных фактов. Однако этнографический взгляд на собственные культурные предпосылки полагается здесь также и условием научной работы. Ранний пример такого взгляда, согласно Маркусу и Фишеру, – это классический «Очерк о даре» Марселя Мосса, «где сравнения приводятся с целью задать вопросы о моральном преобразовании французской (и капиталистической) политической экономики». [248] Правда, подобные требования дефамилиаризации настолько обострили и политизировали склонность интерпретативной культурной антропологии Гирца к морализаторству, что следующие за ней культурологические исследования оказались под большим влиянием нормативности. Эта претензия на нормативность до сих пор свойственна наукам о культуре. Вместе с тем уже здесь – в поле интерпретативного поворота – обнаруживаются практические основания для сравнения культур, в которых – чем дальше, тем больше – будет нуждаться культурологическое исследование, чтобы отвечать требованиям глобализованного мира.
244
Marcus, Fischer. Anthropology as Cultural Critique, p. 137.
245
Ibid., p. 137.
246
Marshall Sahlins. Kultur und praktische Vernunft (1981). Frankfurt/M., 1994.
247
Marcus, Fischer. Anthropology as Cultural Critique, p. 138.
248
Ibid., p. 157.