Кумач надорванный. Книга 2. Становление.
Шрифт:
Совещаться о большем не имело смысла.
Из сумрачного зала, в котором от поднятой пыли першило в горле, депутаты повалили на улицу. Алкснис и Умалатова задержались на ступенях ДК и терпеливо отвечали на подковыристые, ехидные вопросы прессы и ТВ-групп.
– Советский Союз был! Советский Союз есть! Советский Союз будет! – громко повторяла Умалатова, встряхивая светлыми, слегка волнистыми волосами.
Милиционеры хмуро наблюдали за усаживающимися обратно в автобусы депутатами.
– XVII —
Валерьян
В дороге, в вагоне электрички, Валерьян внимательно приглядывался к лицам попутчиков, надеясь распознать тех, кто, как и он, едет на вече.
Но приглядывались и к нему. Севший вместе с ним в Ростиславле подтянутый, с подвижным, тонкокожим лицом парень-шатен на протяжении нескольких перегонов исподволь прощупывал Валерьяна заинтересованным взглядом. Затем, встретившись глазами с Валерьяном, спросил напрямик:
– На вече?
Валерьян кивнул.
– Тоже туда?
Шатен пересел к нему на скамью.
– А куда ж ещё… – он протянул руку. – Н иколай.
– Видел ты меня, что ли, где? – ответил рукопожатием Валерьян. – Я тебя не узнаю.
– А я тебя узнал. С осени у памятника с газетами стоишь, – Николай, улыбаясь, заложил ногу за ногу. – Крутой ты, однако, вираж заложил.
– В смысле?
Николай, словно винясь, наклонил голову, потёр шею.
– Да я, считай, почти как и ты. Поначалу поверил демократам. Потом раскусил их, ушёл…
– Неправда. Я с демократами никогда не был.
– Вот прямо совсем? – не поверил Николай. – Отец-то ведь твой – П авел Ештокин?
– Да.
– Я в заперестроечный клуб вместе с ним ходил когда-то. Винер, который сейчас от нашего округа в Верховном Совете депутат, председательствовал в том клубе. А твой отец ближайшим его помощником был.
– Он и сейчас его помощник.
– Знаю. Но вот ты… Помню, как удивился, когда узнал, что ты – его сын.
– Мало ли кто кому сын. Большевиками вон дети священников, дворян становились.
– Сын против отца – это по-русски, – Николай рассмеялся хрипловатым пропащим смехом.
Валерьян угрюмым взором из-под бровей вынудил его замолчать.
– Ты, значит, был демократом?
– Был. За Винера этого даже агитировал в девяностом. Мельтюхов моя фамилия. Не слыхал про меня от отца?
– Нет.
– Я вот тоже клюнул поначалу на их демагогию, – сожалея и отчасти иронизируя над собой, проговорил Мельтюхов. – Часами стоял на морозе возле нашего ЦУМа, глотку на митингах срывал…
– А теперь ты за кого?
– За Жириновского. Он тоже на вече будет.
– А чего ж за Жириновского?
– А за кого ж ещё быть? Анпилов – твердолобый коммунист, совсем динозавр какой-то. Терехов – военный. А военные, как мы знаем из истории, всегда оказываются плохими политиками.
– Чем тебе так коммунисты не угодили?
– Стране ни коммунисты, ни демократы не нужны. Не надо ни за прошлое цепляться, ни Америке в рот смотреть. Нужна третья сила. Третий путь. Жириновский – это как раз и есть третий путь. Да и сам он вызывает симпатию: честный, бескомпромиссный, пробивной… Один из всех, кто прямо, во всеуслышание, русский вопрос ставит. Один, кто заступается за русский народ. Каково, думаешь, сейчас русским людям в какой-нибудь Прибалтике?
– Тяжело.
– Ещё бы! А только ли в одной Прибалтике так? А Баку? А Таджикистан? Да и сама Россия распадаться начинает. Чечено-Ингушетия в прошлом году обособилась. Теперь вот Татария суверенитет провозглашает…
– Сейчас Ельцина бы скинуть, – проворчал Валерьян. – Потом и этих приструним.
– Чтобы приструнить, России нужен вождь! Чтоб не о каких-то там трудящихся Закавказья или Средней Азии пёкся, как коммунисты, а о нашем русском народе. Эх, избрать бы его прямо сегодня, на вече…
– Ты правда думаешь, что наш народ пойдёт за Жириновским? – с сомнением спросил Валерьян.
У Мельтюхова при разговоре о Жириновском разгорались глаза.
– А почему же ему за ним не пойти? Жириновский – прирождённый лидер. Он – оратор. Он умеет разговаривать с простыми людьми. Умеет зажечь. Он не из номенклатурной породы…
Остаток дороги Мельтюхов продолжал нахваливать Жириновского в пику Анпилову и другим предводителям антиельцинских сил.
– Сопротивление режиму под предводительством коммунистов не имеет серьёзных перспектив, вот помяни моё слово. Коммунисты сами же развалили страну. Для того чтобы её собрать, нужна совершенно новая сила, – с убеждённостью повторял он.
Сойдя с поезда, они направились к метро вместе.
Проведению вече высшие власти решили не препятствовать. И в стане президента, и в аппарате Верховного Совета, поняв, что никакого представительного съезда устроить у союзных депутатов не получится, поуспокоились.
Наиболее горячие головы Ельцин даже остужал лично.
– Не нагнетайте, – отчитывал он в своём кабинете мэра Попова. – Пускай проорутся, выпустят пар. Ни на что большее пороху у них всё равно не хватит.
Попов стал возражать, доказывать, что опасность – в массовости. Но Ельцин прервал его самоуверенным смешком:
– Тяпни, если страшно! Депутатов этих, что пытаются мутить воду, кот наплакал. Опозорятся только со своим убогим съездом.
– А вече…
– Ну а что вече? Соберутся – а выйдет пшик. Вот и пускай.
Президент и московский мэр расстались, раздражённые друг другом.
Мнительному Попову казалось, что Ельцин самонадеян и слеп, а тому – что мэр Москвы истеричен и трусоват.