КУПЛЕННАЯ НЕВСТА (дореволюционная орфоргафия)

Пазухин Алексей Михайлович

— Получите, — тихо сказала она, подавая „бленькую“.

— Сударыня, вы обидлись, кажется? — робко заговорилъ Латухинъ. — Я не ради чего-нибудь, а ради только уваженія-съ. Отъ чистаго, можно сказать, сердца и ото всей души моей.

Красивый Латухинъ былъ такъ деликатенъ, такъ робко и нжно смотрль, такъ не похожъ былъ на прочихъ торговцевъ, которые ухаживали за простыми двушками безцеремонно и дерзко, что двушка ободрилась, перестала и бояться, и сердиться. Она взглянула на купца и снова улыбнулась.

— Да зачмъ же это? Не надо совсмъ, — проговорила она.

— Дозвольте уступить для почину! — съ мольбою въ голос попросилъ Латухинъ. — Намъ это ничего не составляетъ, а для васъ...

—

А для меня?

— А вамъ на оршки-съ. Въ услуженіи находитесь?

— Да, я горничная генеральши Прасковьи Васильевны Трескотьевой.

— Крпостныя-съ?

— Крпостная.

— Стало быть, капиталовъ вамъ взять негд-съ, а по младости лтъ вашихъ вамъ и оршковъ, и конфетиковъ, и ленточку имть желательно, вотъ и пригодится-съ. Обидите, ежели не возьмете-съ. Мы продавать вольны по цн, какую обозначимъ сами, намъ никто не указъ.

Двушка подумала и согласилась. Латухинъ медлилъ давать ей сдачу, заговорилъ съ нею, просилъ не забывать его лавку и почувствовалъ себя влюбленнымъ, когда красавица ушла. Скоро онъ опять увидалъ двушку въ своей лавк, потомъ за всенощной въ приход Николы Явленнаго, гд былъ домъ генеральши Трескотьевой, потомъ на гулянь въ Подновинскомъ. Онъ узналъ, что она любимая камеристка генеральши, что генеральша очень строга, но Надю, — такъ звали двушку, — не обижаетъ, холитъ, хотя и держитъ въ ежевыхъ рукавицахъ. Узналъ Латухинъ и то, что генеральша крпостныхъ двушекъ замужъ не выдаетъ, а за Надю не возьметъ никакого выкупа. Это повергло влюбленнаго купца въ отчаяніе, — онъ хотлъ жениться на Над и она любила уже его. Влюбленные не знали, что длать, плакали; Латухинъ собирался уже идти къ генеральш и молить ее отдать ему Надю, какъ старая болзненная генеральша умерла, а домъ ея, вотчина и все состояніе перешло къ племяннику, отставному гвардіи поручику Павлу Борисовичу Скосыреву.

Всю дворню генеральши отправили въ имніе ея, сельцо Чистополье, Владимірской губерніи, но теперь надежда обладать любимою двушкою у Латухина воскресла. Онъ разузналъ все про новаго владльца любимой двушки, познакомился съ его управляющимъ Шушеринымъ и устроилъ дло. Шушеринъ общалъ ему вольную Нади за тысячу двсти рублей на ассигнаціи, но за хлопоты выговорилъ себ три тысячи, получивъ половину въ задатокъ. Кром того Латухинъ общалъ покровительство племянникамъ Шушерина и далъ слово „вывести ихъ въ люди“, приспособивъ къ торговому длу.

Такимъ образомъ, все было готово. Мать Латухина, первое время воспротивившаяся было женитьбе сына на крпостной двк, на „купленной невст“, полюбила потомъ Надежду всею душой и охотно благословила сына. Очень ужъ ласкова, привтлива, хороша была Надежда, очень ужъ любила она Ивана Анемподистовича, давая всмъ этимъ залогъ для полнаго семейнаго счастія.

Довольный успхомъ дла не мене влюбленнаго Латухина, Шушеринъ очень обезпокоился, услыхавъ приказаніе барина показать Надю. Это могло все испортить и испортило бы наврное. Шушеринъ быстро обдумалъ, что надо длать въ такомъ случа, и очень выгодно купилъ молчаніе барскаго камердинера; оставалось теперь только показать барину мнимую Наджду. Это было нелегко. Шушеринъ, говоря Порфирію, что онъ не боится барскаго гнва въ случа обнаруженнаго обмана, былъ не искрененъ: онъ очень боялся. Баринъ могъ не только прогнать его и лишить теплаго, насиженнаго и очень выгоднаго мста, но могъ еще и отправить на конюшню, не взирая на вольность Ефима Михайловича; у Павла Борисовича были очень большія связи, ему сходили съ рукъ и не такія дла. Наконецъ, искусившійся во всякихъ тяжебныхъ длахъ, Шушеринъ хорошо понималъ, что это подлог, уголовщина и что за это достанется очень сильно. Несмотря на все это, Шушеринъ ршился дйствовать по разъ намченной программ — очень ужъ пріятно было получитъ ему три тысячи рублей и устроить племянниковъ.

Проводивъ

барина и еще разъ потолковавъ съ Порфиріемъ, Шушеринъ отправился къ Латухину. Это было воскресенье, и Латухинъ въ лавку не выходилъ.

Съ поклонами встртилъ молодой купецъ своего „благодтеля“ и повелъ въ горницы. Привтливо смотрли чистыя горницы новаго дома; до бла вымытый сосновый полъ блестлъ и лоснился; цвтные ковры-дорожки шли изъ комнаты въ комнату; чинно стояли по стнамъ стулья краснаго дерева, обитые краснымъ штофомъ; звонко пли на окнахъ канарейки. Самымъ дорогимъ и цннымъ украшеніемъ чистыхъ, свтлыхъ комнатъ были старинныя иконы въ золотыхъ и серебряныхъ съ каменьями окладахъ; иконы были расположены и по угламъ, въ кіотахъ краснаго дерева, и по стнамъ, идущимъ отъ переднихъ угловъ; серебряныя, бронзовыя, фарфоровыя и хрустальныя лампады горли передъ иконами. Одтый по праздничному въ нмецкій сюртукъ тонкаго синяго сукна, въ жилетъ изъ пестраго неразрзнаго бархата и въ козловые сапоги съ золотыми кисточками, съ блою батистовою косынкой на ше, Иванъ Анемподистовичъ низко кланялся Шушерину и велъ его въ гостинную горницу, приказывая на ходу баб служанк подавать самоваръ и закуски. Старушка, мать Латухина, въ шелковой косынк на голов, въ пестрой турецкой шали и въ плать изъ тяжелой шелковой матеріи темнаго цвта, тоже съ поклонами встртила дорогаго гостя и пошла хлопотать объ угощеніи.

Шушеринъ съ достоинствомъ вошелъ въ гостинную горницу и слъ на узкомъ жесткомъ диван съ прямою и высокою спинкой полированнаго краснаго дерева. Понюхавъ табаку, онъ глубоко вздохнулъ и значительно взглянулъ на Латухина.

— Дло наше, любезный Иванъ Анемподистовичъ, приняло оборотъ не весьма благопріятный, — проговорилъ онъ.

Красивое румяное лицо молодаго купца, опушенное темнорусою бородкой и вьющимися усиками, покрылось мертвенною блдностью.

— А... а что такое случилось, Ефимъ Михайловичъ? — прерывающимся голосомъ спросилъ онъ и стиснулъ положенныя на колняхъ руки.

— А случилось, любезный мой, то, что я предугадывалъ: баринъ приказалъ показать ему Надюшу.

— Господи!...

— Да, препона большая. Надюша столь прекрасна, что непремнно прельститъ Павла Борисовича.

Латухинъ поднялъ руки, схватилъ себя за курчавые напомаженные душистою розовою помадой волосы и застоналъ.

— Эхъ, не сносить мн тогда головы, Ефимъ Михайловичъ! — воскликнулъ онъ. — Пропадомъ я пропаду, сгину, какъ пылинка, какъ синь-порохъ!

— А ты въ преждевременное отчаяніе не приходи, Анемподистычъ, вотъ что, — солидно и внушительно замтилъ Шушеринъ. — Ежели я за твое дло взялся, такъ я его обдлаю.

— Батюшка, Ефимъ Михайловичъ, благодтелъ!..

Латухинъ, какъ и Порфирій, бросился къ ногамъ Шушерина.

— Будь ты мн отцомъ роднымъ, спаси ты меня отъ погибели! Не жить мн безъ Надюши!

Шушеринъ поднялъ молодого купца и усадилъ его.

— Сиди и слушай, — сказалъ онъ. — Я твою Надю барину не покажу.

— Какъ?

— Слушай. Показать ему — значитъ наврное отнять у тебя, объ этомъ и толковать нечего. Но нельзя и не показать, ибо барской воли моего господина я ослушаться не могу. Что же сдлаетъ Шушеринъ? А Шушеринъ сдлаетъ вотъ что: онъ покажетъ барину другую двушку. Понялъ?

— Понялъ, батюшка, понялъ благодтель! — радостно воскликнулъ Латухинъ. — Некрасивую, старую покажете вы ему?

— Нтъ. Баринъ наслышанъ, что Надежда красива, да и понимаетъ онъ, что купецъ на безобразной не женится и тысячу двсти за нее не дастъ. Требуется показать ему пригожую и я такую нашелъ.

— Въ дворн?

— Нтъ. Въ нашей Лавриковской дворн баринъ всхъ знаетъ, а въ Чистополь подходящихъ нтъ. Покажу я ему ту сиротку Машу, твою сродственницу, которая у тебя въ дом живетъ. Надо ее, Ванюша, уговорить, этимъ ужъ ты со своею матушкой займись.