КУПЛЕННАЯ НЕВСТА (дореволюционная орфоргафия)

Пазухин Алексей Михайлович

— Благодтель вы мой, опасно вдь это, — проговорилъ озабоченный Латухинъ. — Маша согласится, она добрая, она любитъ и меня, и Надю, ну, а если барину-то она приглянется да онъ ее у себя оставить?

— Предвидлъ я все сіе и на все отводы знаю. Первое дло, Маша барину не понравится: его образованный вкусъ требуетъ особъ французскаго жандрія, — воздушныхъ и нжных, деликатнаго тлосложенія, а Маша хотя и благолпна, но весьма увсиста и кругла; онъ такихъ не обожаетъ. Это первое дло; второе дло, можно Машу послать домой и объявить, что такая-то двица скрылась, объявить ее въ бгахъ.

— Это можно сдлать и теперь съ Надей.

— Никоимъ образомъ нельзя: увидавъ Надежду, баринъ отыщетъ ее на дн моря, а не показавъ

ему, объявитъ ее въ бгахъ, значитъ не получить вольной, между тмъ, какъ отъ Маши, ежели она и приглянется ему, онъ отступится и, поломавшись, дастъ вольную. Да не понравится ему твоя Маша, это я ужъ знаю, ибо хорошо знаю аматёрство [4] барина. Положись, Иванъ Анемподистовичъ, на меня, я все сдлаю, только не будь ты скупъ и не обижай Шушерина.

4

В русских толковых словарях есть аматёр:

Аматера, м. (фр. amateur) (разг. устар.). Любитель, охотник до чего-н. Я большой аматер со стороны женской полноты. Гоголь.

(Словарь Ушакова).

Аматёр — а) дилетант. Александр Пушкин: “На днях виделся я у Пещурова с каким-то доктором аматёром.“ В.А. Жуковскому, 17 августа 1825 ) б) Любитель, охотник до чего-либо. Николай Гоголь: “ А сказать правду, мне понравилась она потому, что полная женщина. Я большой аматёр со стороны женской полноты“. (Женитьба)

Фр.amateur, от лат. amator – любитель.

(В.П. Сомов “Словарь редких и забытых слов“)

— По вкъ твой слуга, Ефимъ Михайловичъ! — воскликнулъ Латухинъ.

III.

Мать Латухина, степенная, сановитая и важеватая Лукерья Герасимовна, явилась въ гостиную съ угощеніемъ, сопровождаемая дородною бабой служанкой. На кругломъ „вощаном“ стол покрытомъ блою, какъ снгъ, камчатскою скатертью, появился пузатый, ярко вычищенный самоваръ, окруженный аттрибутами чаепитія; тутъ же были поставлены тарелки съ калеными орхами, съ орхами кедровыми и грецкими, съ мятными и сусальными пряниками, съ моченою брусникой въ меду, съ вареньями, съ закусками, а вокругъ чинно выстроились граненые графинчики съ наливками, съ французскою водкой, съ душистою „запеканкой“. Громадный румяный пирогъ съ яйцами занималъ чуть не половину стола.

— Просимъ милости хлба-соли откушать, батюшка, — съ низкимъ поклономъ обратилась Лукерья Герасимовна къ гостю.

— Былое дло, сударыня, былое дло, не извольте утруждаться, — отвтилъ Шушеринъ.

— Какое ужъ утружденіе, батюшка, чмъ богаты, тмъ и рады. Пожалуйте. Проси, Ванюша, гостя дорогого не побрезговать.

— Ефимъ Михайловичъ, просимъ, сударь покорно, отвдайте, закусите, чмъ БогЪ послалъ, — тоже кланяясь, просилъ Латухинъ.

Посл необходимыхъ для поддержанія этикета отговорокъ Щушеринъ подошелъ къ столу. Хозяева угощали изо всхъ силъ, гость церемонился и отказывался, и въ этомъ занятіи прошло около часу, но когда крпкая душистая „запеканка“ — простаго Шушеринъ не пилъ, — зашумла у гостя въ голов, онъ забылъ этикетъ и принялся и за пирогъ и за закуски. Насытившись, онъ съ аппетитомъ сталъ пить чай. Дловой разговоръ, прерванный угощеніемъ, возобновился. Лукерью Герасимовну посвятили въ тайну придуманнаго Шушеринымъ „подвоха“. Она испугалась было, но Щушеринъ совершенно успокоилъ ее.

— Увидитъ вашу Машеньку, — говорилъ онъ, — и отпуститъ съ миромъ и вольную подпишетъ, ну, и за свадебку тогда, а ежели бы, паче всякого чаянія, онъ, баринъ мой, Павелъ Борисовичъ, господинъ Скосыревъ, облюбовалъ мнимую Надежду, сирчь Машу вашу, такъ все въ нашихъ

рукахъ, досточтимая Лукерья Герасимовна. Баринъ-то, гвардіи то поручикъ Павелъ Борисовичъ Скосыревъ, у меня вотъ гд.

Шушеринъ сжалъ кулаки и вытянулъ руки, какъ кучеръ.

— Вотъ онъ гд у меня. Хочу, такъ поверну, хочу, такъ, хочу, назадъ попячу. У Шушерина въ голов кое-что есть, Шушеринъ на три аршина въ землю видитъ, такъ не съ нимъ барину воевать. Онъ и покричитъ, онъ и ногами потопаетъ, онъ и нагайку со стны сниметъ, а сдлается-то по моему!

— Врю, батюшка, врю, — заговорила Лукерья Герасимовна, — наслышаны про то, что господинъ вашъ превелико васъ уважаетъ, такъ вотъ вы и уговорили бы его Надюшку то отпустить безъ обмана. И грха не было бы, и не столь опасливо.

— Не въ силахъ моихъ сіе, матушка.

— Почему, благодтель?

— А потому, что, увидамши Надюшу, баринъ воззрится на нее и воспылаетъ превеликой любовью, а ужъ ежели человкъ въ любовный жаръ вдарится, такъ съ нимъ никто сладить не можетъ, ибо сіе блажь и великое уму помраченіе. Нельзя ему Надежду показать, никоимъ образомъ нельзя.

— О томъ и моя нижайшая просьба Ефиму Михайловичу, матушка, — проговорилъ Латухинъ. — Ужь ежели лицо Нади столь привлекательно, что на нее среди улицы заглядывались и въ нкоторое изумленіе отъ красоты ея приходили, такъ столь падкій на красоту господинъ, какимъ есть ихній баринъ, отъ себя ее не отпуститъ, и тогда мое дло...

Молодой купецъ не договорилъ и поникъ головой.

— Надо будетъ сдлать такъ, какъ Ефимъ Михайловичъ приказываютъ, — докончилъ онъ, спустя немного. — Полагаю, что Марьюшка согласится на такую машкараду изъ-за любви ко мн и къ Надюш, которую она пуще сестры своей любитъ.

— А если баринъ то прельстится Марьюшкой? — спросила Лукерья Герасимовна.

— Опять вы, голубушка, за это? — досадливо произнесъ Шушеринъ и зарядилъ носъ усиленною понюшкой табаку. — Сказываю вамъ, что вниманія даже не обратитъ. У насъ такихъ, какъ Маша то, хоть прудъ пруди. У ткача Ермила дочка Глаша красавица, у птишницы дв красотки писаныя, Сонька старшаго егеря — прямо таки краля писаная, Врунька, Фелицата, Груша швея... Да мало ли ихъ! Такой, какъ Надя, нтъ, а средственныхъ-то, смазливенькихъ-то — хоть отбавляй! Ему обыкновенное-то все надоло, онъ подъ облака взвивается.

— Такъ, батюшка, такъ, — сказала старуха. — Нукъ что-жъ, поговорю я ужо съ Машей.

— Да, поговорите. Черезъ пять-шесть дней я долженъ барскій приказъ исполнить, и Надежду ему предоставить, а то вдь онъ и самъ махнетъ въ Чистополье, ему дорога туда не заказана, а Москва-то понадола ужь. Вы съ Машей поговорите, а я завтра за Надюшей подводу пошлю.

При послднихъ словахъ мать съ сыномъ переглянулись.

— Что-жь, Ванюша, надо доложить Ефимъ Михайловичу правду, — сказала старуха.

— Говорите, матушка, а я... я не смю, боюсь. Я выйду матушка.

— То-то „выйду!“ Баловница я, потакаю теб, а ты и тово...

Старушка проводила глазами уходившаго сына и обратилась къ Шушерину:

— Здсь вдь Надюша то, Ефимъ Михайловичъ...

— Какъ здсь?

— Такъ. Ужь вы простите ее и на насъ, не гнвайтесь. Тоскуетъ, вижу, мой Ваня, самъ не свой ходитъ, отъ хлба отбился. Я то къ нему съ распросами, — не вытрпело материнское-то сердце, — а онъ и говоритъ: „Не могу, говорить, я, матушка, жить безъ Надюши, извела меня кручина, особливо потому, что не вижу ее. Может, говоритъ ее тиранять тамъ всячески безъ барскаго призора холопки разныя. Привыкла де она у старой барыни своей къ жизни хорошей, какъ барышня жила, а теперь де въ деревн живетъ, всякую страду терпитъ“. Ну, и тоскуетъ, вижу, мой Ваня, съ тла спалъ, задумывается, а потомъ вдругъ пропалъ неизвстно куда, прикащику дло сдалъ: „Я, говоритъ, въ отъздъ долженъ отлучиться“. Отлучился да черезъ пять денъ съ Надюшей и пріхалъ...