Курьёзы Комбинатора в тонких намёках на толстые обстоятельства
Шрифт:
Мусик Каземирович также был горд тем, что ему наконец-то удалось на короткое время победить жадность и осуществить свой первый взнёс в гей клуб, вовремя поправив своё пошатнувшееся положение среди руководства и квартирантов общежития, чем предотвратил своё выселение из общежития «Законников и сексуальных меньшинств». Откровенно говоря, это место ему не нравилось, но оно было его последним пристанищем, в этом бренном мире. По его глубокому убеждению в ближайшие дни его положение должно кардинально измениться в лучшую сторону…
Котировки акций Клячкина шли в рост!
– Мой уголок мне никогда не тесен,
– Когда ты в нём, то в нём цветёт весна!
– Не уходи, ещё с тобою мы не спели многих песен…
– Да!.. Скоро поток «ветра перемен» подхватит меня под белы ручки и понесёт в голубые дали, – мечтательно вслух произнёс он… И перед ним по голубому морю поплыли экзотические острова с диковинными растениями и долларовыми листьями, украшающими дворцы с авто и яхтами разнообразных марок… На пальмах висели виски, коньяки, шампанское, вино различных марок и фрукты, фрукты, фрукты!..
Вдруг кто-то зашуршал дверью, прервав его голубые мечты.
– Какого чёрта! – возмутился Клячкин, – кто испортил мою осязаемую «картину?».
– Привет, Мусик-Пусик, мой болвасик! Не хочет ли твоя душа водочки? – как из-подземелья спросил кто-то голосом его жены.
Это без стука вошла пышная женщина с развитым верхним и нижним бюстами, в «одежде» смахивающая на «прикид» мужа.
– Клёпа, твою мать!.. Ты оборвала нить моих экзотических мыслей на самом интересном месте. Ты почему без стука входишь?
– Ещё чего?! Ты что – белены объелся? К себе домой Клеопатра всегда входит и будет входить без стука!
– Ты Клёпа! А не Клеопатра. Почувствуй разницу!
– А ты кто такой, чтобы обзываться? Мозговед несчастный!
– Я потомок герцога Наварского – то есть герцог Клячкин-Наварский.
– Да ты давно видел себя в зеркале, герцог – кляча? – и прихватив за волосы под его носом, поинтересовалась, – а это что ты отрастил, мозговед несчастный?
– Усы.
– Нет, это не усы! Это плацдарм для мандавошек!
– Сама ты мандавошка! А я герцог Клячкин-Наварский, художник-новатор и голубой мечтатель, член «гей-клуба»! Признанный творец и лидер общественного сознания общежития «Законников и сексуальных меньшинств»! Выразитель его глубинных помыслов, созданных самой природой, а иногда и вопреки всем её законам.
Наступила короткая пауза, затем Клячкина решилась посягнуть на его имидж: «Какой ты член – одна бородавка. Все твои изыскания я видела в фойе дома культуры «Шанс» – одна срамота! Какие-то дикие фантазии выпуклых и оторванных от реальности мужских и женских частей тела, собранных из кукурузы, овса, редиски, булыжников, тополиного пуха с вкраплениями ягод чёрной, красной рябины и всевозможных злаков… Одно безобразие – ни одной натуры!..
– Это ты так считаешь?
– Я не одна! Когда извозчик перевозил эти фрагменты из «Шанса»
– А почему осёл, сопровождавший лошадь, не ржал?
– Да потому что он ржать не умеет!
– Клёпа! У тебя напрочь отсутствуют фантазия и воображение!
– Да на твою «фантазию» я уже насмотрелась, а пощупать нечего… Всё – терпенье кончилось! Я ухожу к реальному Шарамышкину!..
– Клёпа, ты свинья! Я, есть герцог Клячкин-Наварский, а ты собираешься к какому-то Шарамышкину!..
– Да, к нему! Он реалист и у него реальная «кукурузина» на выставке.
– Я не позволяю тебе так разговаривать и тем более так поступать со мною! Несчастная ты самка! Я объявляю бессрочную голодовку, – и Клячкин, скрутив штопором свои кривые и бледные как поганки ноги, поудобнее устроился на «заслуженном» диване, – и ты вместе со своим инженером Шарамышкиным будете повинны в моей смерти!..
В ответ, как не странно, была тишина. Клёпа молчала.
– Всё, так и зарегистрирую мои мысли в своей предсмертной записке, – чернильный карандаш и тетрадный лист в клеточку, для подсчёта своей прибыли от роста акций, Клячкин приготовил заранее. Но, пока, вместо планируемых расчетов нацарапал: «Клёпа + Шарамышкин повинны в смерти моей! Я, Клячкин Мусик Каземирович, начал голодовку в 20-00… сего года».
Пока Мусик Каземирович закладывал основу в фундамент их новых отношений, Клёпа нервными движениями рук и правой ноги пыталась достать из-под своей железной кровати чемодан, «времён Очаковских и покоренья Крыма», доставшийся ей от одного из родственников по наследству.
– Ты, Клячкин, на оба полушарья звездонутый «сексуальной революцией»! Правда ещё требуется проверить, есть ли они у тебя, вообще? – наконец ей удалось выдвинуть обшарпанный саквояж и, открыв его, она стала беспорядочно бросать в него нижнее бельё и прочию одежду…
– Клёпа, – страдальческим голосом вдруг обратился Клячкин к жене, после завершения регистрации своего первого серьёзного предупреждения, – меня отстранили от кладбища, но не отстраняй же меня от своего сердца!.. Неужели ты забыла, что я сделал для тебя!.. Ты шутишь, Клёпа? Иль ты действительно хочешь уйти от меня к этому убогому нищему инженеришке?
– Да! – твёрдо произнесла Клячкина.
– Но отчего ж так и почему? – спросил Клячкин с телячий страстью и его тонкие губы задрожали среди не ухоженных зарослей.
– Потому что он любит меня, – и уткнув припудренный носик в свою пышную белую грудь, продолжала перемещаться по «одноклетчатому уголку», лишённого санузла, собирая разбросанные вещи.
– Но Клёпа, я же люблю тебя сильнее, чем он!
– Я тебе уже как-то говорила. Ну помнишь, когда опустились акции первый раз. Тогда я тебя поставила перед фактом. Вот сейчас говорю второй раз. Я больше тебя не люблю! Так и можешь записать в своём талмуде!
– А как же я? Что будет со мной? Так…, делаю запись о втором серьёзном предупреждении, – и Клячкин, послюнявив чернильный карандаш стал писать.