Курган
Шрифт:
Недогонов угадал мои мысли.
— Днем снимаю, а ночью пленки проявляю. Другого времени нет.
Он стал расспрашивать, откуда я родом, кто мои родители, где учился, чем занимаюсь, что пишу. Слушал внимательно и цепко, оценивающе поглядывал на меня, будто прикидывал: «А ну-ка, что ты за человек? Говори, говори, я, брат, вижу. Я стреляный воробей. От меня не скроешь…»
После «экзамена» он заговорил ласковее и смеяться стал добродушнее. Наконец спросил, что бы я хотел посмотреть в Лебяжьей Косе. Я сказал, что полностью полагаюсь на хозяина. Недогонов на минуту задумался. Опять его взгляд колюче, цепко и даже, как мне показалось, подозрительно ощупал меня. «Не
— Сейчас мы пообедаем, а потом вы посмотрите кое-что из моих архивов. Вот в этих шкафах, — Недогонов показал на полки, — я собрал ежедневные фенологические записи за двадцать с лишним лет. Тут же и мои записки о Лебяжьей Косе. Кое-что из них я опубликовал. Ну и фотографии посмотрите. Во дворе можете познакомиться с моим зоопарком. Я после обеда поеду на заседание правления колхоза, кое о чем договориться перед началом охотничьего сезона. Ночевать будете в домике охотника, в лесу. Отличное место. Там рядом егерь Фомин живет, познакомитесь. Вечером шофер отвезет вас.
Есть нечто таинственное и захватывающее в знакомстве с библиотекой интересного, деятельного человека. Вы берете в руки книгу, на последней странице проставлено время и место ее приобретения. Вы перелистываете страницы. Подчеркнутые слова, короткие заметки на полях, особо помеченные места ведут вас вслед за мыслями хозяина книги. Многое открывается вам в этих мимолетных заметках: и интересы этого человека, и его осведомленность о прочитанном, и его отношение к нему, и ирония, и восхищение, и даже настроение.
Страница за страницей, книга за книгой — и перед вами вырисовывается неизвестная вам, скрытая жизнь. Что выбирал он для своего ума и сердца, что созвучно было его мыслям, что он любил, какими книгами особенно дорожил, что отвергал, с чем спорил? Пометки на страницах хранят восторги и сомнения, радость и боль, гнев и бесстрастность. Вы находите в книгах исписанные закладки, вырезки из газет, фотокарточки, адреса, высохшие цветы. И все это вызывает у вас новые мысли.
Долго я листал книги Недогонова: собрания сочинений Гоголя и Аксакова, Тургенева и Толстого, Шолохова, пожелтевшие тома Тимирязева, Брема, Реклю, Дарвина, Линнея, Фабра, Лоренца, Сабанеева. Здесь же и Красная книга СССР со множеством закладок. Каждый том был основательно проработан Недогоновым. «Вот он каков! — думал я. — Многие-то до сих пор считают его простаком, фотографом-любителем».
Потом я начал смотреть фотографии. Их было великое множество. На первый взгляд везде одно и то же: зверье и птицы. Но сколько подробностей в каждом снимке! Вот дрофа, спокойная, величавая, в брачном наряде, с перьями в носу. Как можно было снять вблизи такую чуткую, пугливую и, наконец, редкую, вымирающую птицу? Вот иволга кормит красноротых птенцов. Гусеница гарпия на виноградном листе. Ушастая сова-мать с мышью в клюве перед великовозрастным птенцом. Лисенок поедает яйца стрепета в гнезде. В каждом снимке присутствовала та неповторимая первозданность дикой природы, подобия которой нет в снимках из зоопарков или даже заповедников.
Из огромного архива редких снимков Недогонова до сих опубликовано лишь несколько. Только в последнее время его стали осаждать издательства и журналы. Недавно начали печататься и записки о Лебяжьей Косе. В рукописях они занимают пять толстых тетрадей.
Листая эти тетради и потом просматривая семейные альбомы, я невольно стал думать о Недогонове и вспоминать все, что мне было известно о прежней его жизни. Кое-что мне рассказывал однополчанин Михаила Михайловича Нестеренко, работавший в нашей редакции
В семнадцать лет ушел на фронт, всю войну был на передовой. Участвовал в штурме Берлина. Два раза был тяжело ранен, после операции на ноге до сих пор прихрамывает.
На фронте Недогонов был искусным разведчиком и снайпером, в этом ему помогала собака, крупная русская овчарка по кличке Сила. Она была любимицей в полку. Взять языка, снять часового, выследить вражеского снайпера — все это Недогонов проделывал не хуже самых опытных разведчиков. Сила не то что с полуслова понимала хозяина, а и мысли его угадывала.
— Бывало, чуть пошевелится, кашлянет, а она уж заглядывает ему в глаза, — рассказывал Нестеренко. — Золото, а не собака. Но и с характером была. Ни приласкать, ни поиграть с ней — ни-ни. Дюже сурьезная. Хозяина при ней не тронь — боже упаси! Любила Михал Михалыча страсть как. Она его и от смерти сколько раз спасала. Я сам уже говорил, что Михал Михалыч снайпером был. Тут он себя специалистом показал на все сто процентов. Ночью уйдет с Силой в лес — как рыба в воду. Двое, трое, а то и четверо суток нету. Ротный места себе не находит. Глядь — заявляется, голодный, небритый. Обязательно с языком. Ребята счас же на приклад глядят: свежие метки. Стрелял добре. Ему сам Евсей завидовал, сибиряк, из охотников. Тот, конечно, профессором был. Михал Михалыч осторожный и чуткий донельзя, и Сила всегда с ним. А все-таки и он попал на мушку немецкому снайперу. Как оно получилось — ума не приложу. Сутки его не было. Мы, конечно, и не думали беспокоиться. Слышим, Сила, говорят, прибежала, раненая. Мы — к ней. Лежит, сердечная, кровью подплыла, а сама скулит-скулит, вскочить норовит, в лес зазывает. Глаза-то прямо человечьи, сердце вынают. Беда, значит, с Михал Михалычем. Поднял я ее на руки — и бегом. Возьмем не туда — Сила скулит. Пущу ее, наведет на след, опять на руках несу. Не близко, километров семь шли. Подвела нас Сила к овражку в лопухах и крапиве — ничего не видать. Заскулила. В этом овражке и нашли Михал Михалыча без памяти. Навылет в грудь из винтовки. Ну, его-то отходили, а Сила там же, в лесу, и померла. Михал Михалыч, как пришел из госпиталя, плакал навзрыд. Редкая собака была…
В сорок шестом вернулся Недогонов в Лебяжью Косу с погонами старшего лейтенанта, с двумя боевыми орденами. В родительском доме никого не осталось — все погибли в эвакуации, при бомбежке поезда. Долго маялся Михаил Михайлович в родном хуторе, долго не мог прижиться и уже собирался уехать насовсем.
Пригласили его как-то на свадьбу — механик в лесхозе женился. На второй день свадьбы, как водится, были ряженые, катанье тещи в возке, трое-четверо местных силачей боролись. Дело дошло до драки, гости кинулись разнимать, долго возились с ними, потом долго пили мировую.
Среди гостей были кавалеристы. Двое из них заспорили, кто проскачет вокруг левады на необъезженном жеребце Мальчике из лесхозовской конюшни. Без седла, разумеется.
Привели Мальчика. Не чистых кровей, но видный был жеребец, орловской породы, его привезли из села Хренового Воронежской области.
Жеребца и спорщиков тесно окружила толпа. Александра Николаевна, тогда еще двадцатилетняя девушка, недавно приехавшая в Лебяжью Косу по направлению главным лесничим, присутствовала при споре и была против состязания, которое, по ее мнению, могло плохо кончиться. Но ее уверили, что скачки и джигитовки в хуторе дело обычное и объездка лошадей вовсе не опасна.