Курортная зона
Шрифт:
– С каким пуделем?
– удивляется Лидочка.
– Ну, с тем, закомплексованным.
– А!
– небрежно отвечает Лидочка.
– Ничего особенного. Он у них сжевал занавески. Я же говорю, все дело в неправильном питании.
На Привозе от красок и запахов кружится голова. Лежат на прилавках лиловые баклажаны, пухлые, как молочные поросята; помидоры вспыхивают адским пламенем, плавают в бочках с рассолом разбухшие, как утопленники, огурцы. Пастернака нет.
– Это они нарочно, - мрачно говорит Лидочка.
– Как же, - Ленке от толкотни
– Нет, - Лидочка, прищурившись и шевеля кончиком носа, оглядывает зеленые хвостики, - это петрушка.
– А может...
– Только как альтернатива.
– А вот?
– Да, - у Лидочки в глазах загорается охотничий азарт, - это он!
– Пастернак нужен?
– сладким голосом говорит женщина за прилавком. Отдаю по пять.
– Это почему так дорого?
– возмущается Лидочка.
Та внимательно смотрит ей в глаза.
– Потому что вы его и за пять возьмете. Он вам для диеты нужен, веско говорит она.
– А то я не знаю.
– Что ж...
– вздыхает Лидочка, отсчитывая деньги.
Взгляд торговки опускается ниже, охватывая внушительные формы Лидочки, нависающие над прилавком.
– Послушайте, - понизив голос до конфиденциального шепота, произносит она, - и вам это надо?
* * *
Вечер плывет над городом, темный и загадочный, как рыба кукумария. Шевелятся на асфальте бархатные тени, бродят в сумраке счастливые влюбленные, и Джонсик уже пристроился поднять ножку на фонарный столбик, а это и не столб вовсе, а слившаяся в объятиях парочка.
– Фу!
– строго говорит Лидочка и дергает за поводок.
Парень отрывается от девушки и обиженно спрашивает:
– Это вы в каком смысле?
Вьется над городом вечер и плавно переливается в ночь, и дрожит одинокая тень на бледной занавеске, и ворочается в постели Генриетта Мулярчик, и кажется ей, что ночь бледнеет и золотится, и наполняется странной призрачной жизнью. Где-то в лазури плавают, отсвечивая золотом, снегом и розами величавые рубенсовские женщины, бедра их, как снопы пшеницы, груди - точно молочные ягнята, волосы - точно шкурка лисы. И замирает дыхание у алчных мужчин, и с тоской поднимают они глаза к небу, и плачут по недостижимому зефирному идеалу.
И созревают в садах яблони, и густеют медовые соты, и льется красное вино, и ветер лениво пробегает по тучным пажитям...
Но Генриетты Мулярчик там нет.
Ах, Боже мой, нет ее и там, где в ослепительном лазерном сиянии движутся средь металла и стекла женщины с ногами, как поршни, с черными порочными глазами и острыми сосками, женщины, угловатые, как стрекозы, женщины в слюдяных шуршащих платьях - и просвечивает сквозь ткань длинное, бесплотное, изогнутое тело.
И вспыхивает магний, и пенится шампанское, и смеется юный красавец с походкой жиголо и бархатными ресницами...
Ах, нету и там Генриетты Мулярчик, а витает она в той жестокой стране, где есть лишь туманная глубина зеркала, в которую страшно заглянуть, и шляпка с ленточкой, купленная на распродаже,
Но уже несет ее на своих спасительных волнах бессолевая диета, благоухая черным кофе без сахара и твердым сыром, и выбросит ее на благословенный берег - лазурный берег, где белые яхты качаются в заливе, и бьется о борта их зеленая вода, и соленый ветер нежно треплет твои волосы, не спрашивая, сколько тебе лет и много ли ты весишь, и уже стремительно несется к берегу легкий катер, и юный капитан в белом блейзере стоит на полубаке, и на лице у него мука ожидания постепенно сменяется восторгом, и легко взбежит по трапу стройная красавица, которая знать ничего не знает о старческих пигментых пятнах...
Всходит красная луна над морем, и сгорают в небе метеориты, и цикады трепещут в населенной ночи, и плывет во тьме Генриетта Мулярчик со слабой улыбкой на невидимом лице.
* * *
– Ты что это, - в ужасе спрашивает Ленка, - с ума сошла?
Лидочка широким жестом вываливает на стол копченую курицу со стройными, загорелыми ногами, брынзу со слезой, румяные девственно-пушистые персики и белый теплый хлеб.
– Хватит с меня!
– при этом приговаривает она.
– Я не живу! Я даже не существую! Погляди, что у меня в холодильнике! У меня в холодильнике только свет!
– Так я и думала!
– говорит Ленка.
– Ты просто не выдержала! Сдалась! Бежишь от трудностей! Тебе надо, чтобы ни вот на столько усилий, чтобы все само собой шло! Ты хочешь сама собой, спонтанно похудеть на десять килограмм!
– Ну и что?
– холодно отвечает Лидочка.
– Это нормально. Это так по-человечески.
– Человек тем и отличается от животного, что может идти против своей природы, - назидательно говорит Ленка.
– Жрать хочет, а терпит... Давится желудочным соком. Вон, посмотри на Генриетту Мулярчик! Какая сила духа! Три недели! Сорок шестой размер! Где складка на животе? Где пигментные пятна?
– Допрыгалась твоя Генриетта Мулярчик!
– замогильным голосом произнесла Людочка.
– Доигралась!
– Господи!
– ужасается Ленка.
– Да что с ней стряслось?
– А то... насильник в лифте напал на твою Мулярчик!
– Да ты что?
– И очень просто! Она идет, затянулась на радостях, стройная, задом крутит, со спины и сорока не дашь. Вот он и как прыгнет! Она в кабинку, он - за ней! Рот ей, значит, зажал, а другой лапой поганой по груди шарит!
– Вот это да! А она что?
– А что? Она от страха ему челюсть свою вставную в ладонь и выплюнула. Он заорал нечеловеческим голосом и убежал. А Генриетта плачет. Челюсть, говорит, жалко. Он ее чисто машинально с собой унес.
– Того ли она хотела?
– опечалилась Ленка.
– Как знать, - говорит Лидочка.
– Как знать. Если ты принимаешь решение, принимай и последствия. Это, милая моя, и есть настоящее мужество. Ладно, садись, пока кофе не остыл. Тебе со сливками?
– Валяй, - говорит Ленка.
– И с сахаром.