Курсант: Назад в СССР 4

Дамиров Рафаэль

Домишка оказался небольшой, но внутри аккуратный и чистенький. Кухня, зал и спаленка. Скрипучие плахи пола застелены круглыми лоскутными половиками и подобного же вида дорожками. Отдельную спальню, понятное дело, выделили Свете. Нам троим предстояло разместиться в зале. Диван там оказался один. Старый и скрипучий, он уже разучился раскладываться, и являл теперь всего лишь одно койко-место. Его занял Горохов. А нам участковый приволок две болотного цвета раскладушки, почти четверти пружинок от которой

уже не хватало.

Мебель в домике тоже имелась. Наследников на нехитрое имущество у пенсионерки, видать, не нашлось, и все стояло, как и было. Все как полагается в жилище у бабушек: массивный потертый комод, застеленный вязаной молочного цвета паутинкой, парочка самых популярных в эти времена картин (одна репродукция с “Трех богатырей”, вторая с “Охотников на привале”). Сервант, полный странного вида посуды, которой явно никто и никогда не пользовался. В серванте же на полках нижних шкафов старая подшивка “Роман-газеты”, пухлая тетрадка с вклеенными вырезками с рецептами различного пошиба — от пирожков до исцеляющей настойки из золотого уса и статьи о выращивании чайного гриба.

Печка в доме уже была перед нашим приездом натоплена. Воздух прогрелся, но полы еще оставались холодными.

— Ну, располагайтесь, — Полищук направился к выходу. — На кухне в буфете есть стратегический запас. Подарок от начальника РОВД. Подъемные, так сказать. Тушенка, яйца, макароны, сало топленое, сахар и картошки кулек. Сельмаг тут один, и сегодня уже давно закрылся, но с голоду теперь не умрете. До свидания, товарищи. До завтра.

— Бывай, — Горохов первым пожал ему руку, потом я, потом Алексей.

К этому времени он совсем ожил и перестал отсвечивать зеленцой, а при словах “стратегический запас” даже повеселел. Еще бы, он не ел уже больше шести часов. Для него это было смерти подобно.

Света сварганила нам скорую руку на старенькой, но еще бодрой “Лысьве” макароны по-флотски. Я заварил чай — пачка со слоном на этикетке тоже оказалась в буфете.

Мы расселись на кухне вокруг круглого стола и принялись за ужин, от усталости и удивления почти ничего не говоря, а только периодически хмыкая на разные лады. Тишина была такая, что нарушать ее не хотелось.

Тут за окном мелькнула чья-то тень. Потом еще. Жиденькие занавески еле прикрывали стекло и не могли скрыть силуэты, что просматривались за окном в свете дворовой лампы, которую Алексей с городской непривычки забыл погасить, когда посещал уличный сортир.

Катков встал и отодвинул занавеску. Раскрыл рот и промычал:

— Там. Там…

— Ну что — там? — нетерпеливо проговорил Горохов, нехотя оторвавшись от дымящейся тарелки с макаронами.

— Вы не поверите, Никита Егорович. Там… Люди.

— И что?

— Они голые…

Глава 16

— Как

голые?! — Горохов чуть не подавился. — Зима на дворе.

Мы вскочили со следователем из-за стола и поспешили к окну. Света последовала за нами, но не наперегонки, сохраняя сдержанность леди.

Мать твою компот! — Горохов таращился в окно, я выглядывал из-за его плеча. Перед нами картина маслом. По снегу чинно шествует босоногая процессия. Люди оказались не совсем голыми, как преподнес Алеша. В нижнем белье — панталонах и труселях советского калибра.

Во главе шагал бородатый старец, вылитый Лев Толстой. За ним шлепали граждане и гражданки антуража попроще, но возраста уже зрелого и вполне себе дееспособного. На мужиках трусы, на женщинах бесформенные балахоны ночных сорочек белого цвета. Ходоков оказалось около десятка. Морды у всех решительные и целеустремленные, будто за Моисеем идут, ну или в очереди за докторской продвигаются.

Мы накинули пальто и поспешили на улицу. Парад нудистов уже почти миновал наш двор, когда мы сгрудились на крыльце.

— Уважаемые! — окликнул их Горохов. — Вам не холодно? Вам снег ноги не жжет?

Вереница босопятых остановилась и повернулась в нашу сторону. Старец, а при внимательном рассмотрении, оказалось, что возраста он совсем не дряхлого, просто седая пакля на морде прибавляла ему десяток другой годков. Его голый торс крепок и напоминал зрелого ГТО-ошника. Предводитель моржей глубокомысленно произнес:

— Снег причиняет вред только тем, у кого в сердце холод.

— А что у вас за вечерний променад такой, да еще и в виде непотребном?

— Отчего же непотребном? — спокойно ответил “Толстой”. — Человек рождается таким, а все что сверху, есть порок и блаж, что отрывает нас от единения с природой-матушкой.

— То есть если голый, то святой, а если портки обувку надел, то сразу грешен стал? — саркастически выдал Горохов.

Вместо продолжения перепалки главный морж вдруг миролюбиво заявил:

— Меня Иван зовут. И то что вы видете, это не путь к просветлению, а исцеление силой природы. Вы можете тоже попробовать. Вы почувствуете, как заново начинаете жить…

— Спасибо, в другой раз. Мне бы курить просто бросить, а заново жить нет желания.

— Как знаете, но я бы не зарекался. Приходите к нам на собрание. Завтра в полдень у меня в доме. Спросите целителя Ивана. Тут все знают где я живу.

— Обязательно придем, — злорадно ухмыльнулся Горохов. — Не сомневайтесь. Мне много о чем с вами поговорить нужно.

— Если вы о пропавших женщинах, то нам об этом ничего не известно, — неожиданно выдал Иван. — Но вы все равно приходите.

Целитель развернулся и повел свой выводок дальше в ночь.