Курская дуга
Шрифт:
Бобрышев придвинулся к Дмитрию, тихо сказал:
— Синчило переводит стрелку. Ловко… Ветров — чудак, не сумел ответить… Седлецкий срезал его.
Как только Ветров окончил доклад, поднялся капитан Гуренко.
— Я с большим увлечением делал рисунки к стихам Зайцева. А вот сегодня… я случайно прочитал стихотворение Седлецкого и призадумался, признаться, даже удивился. — На лбу у Гуренко появилась глубокая складка, прозрачные глаза его остановились на Седлецком. — За Днепром с винтовкою в руках лежит смертельно раненный солдат Чумаченко — герой стихотворения. Кричат вороны. Коршун уходит кругами в синюю даль, и видно, как у него краснеет крыло от заката. Но какой подвиг совершил
— А мы готовимся освобождать Украину.
— Штурмовать Днепр.
— Я протестую! — Седлецкий вскочил. — Пусть скажет Гуренко, где он нашел стихи?
— Они напечатаны на редакционном бланке и вместе с другими материалами лежат на столе ответственного секретаря. Совершенно точный адрес! Так разрешите заняться дальнейшим разбором стихотворения. Видит ли наш поэт настоящую фронтовую жизнь? Поднялась вся Россия. С нами сыны Белоруссии, Узбекистана, Литвы, все советские народы. К линии фронта подходят колонны танков. На стальных башнях написано: «От челябинских рабочих», «От саратовских колхозников». А солдат Чумаченко одинок и вооружен винтовкой. Я не против винтовки, она нужна! Но вы присмотритесь вообще к стихам Седлецкого: поэт очень строго соблюдает военную тайну. — Гуренко усмехнулся. — Никакой боевой техники, кроме винтовки, вы там не найдете…
— Разрешите! Я хочу рассеять это… эту клевету, объяснить… — Седлецкий подбежал к столику.
— Вы хотите дать справку? — спросил Синчило. — В вашем распоряжении три минуты.
— Заместитель ответственного редактора и ответственный секретарь, — как можно торжественнее произнес Седлецкий, — могут подтвердить, что этих стихов я им не сдавал. Все знают, что за столом подполковника Ветрова работают многие товарищи и часто забывают там свои черновики. Капитан Гуренко нашел такой черновик, отрывок из моей неоконченной поэмы. Не разобравшись, в чем дело, он выступил здесь не как честный критик, а как злопыхатель.
— А почему ваши стихи напечатаны на редакционном бланке? — не выдержал Гуренко.
— Виновата машинистка! — бросил реплику Бобрышев.
— Нет, не машинистка… У меня просто не было другой бумаги. Но вернемся к главному! У меня солдат Чумаченко… не положительный персонаж. Он трус! Это лермонтовский Гарун. И, конечно, автор не может нести ответственность за мысли отрицательного героя. — После небольшой паузы Седлецкий с иронической усмешкой продолжал: — Представьте на миг, что я захожу в хату, где работает художник Гуренко, снимаю с мольберта начатую картину, забираю неоконченные этюды, а там пока что вырисовываются танки с черно-белыми крестами, самолеты со свастикой. Ах, вот оно что! Я поднимаюсь на собрании, требую слова и, показав товарищам наброски, говорю: «Вы, Гуренко, воспеваете вражескую технику. Вы антипатриот!» Каково это, а?
— Ой ли? — покусывая стебелек, проронил Грачев.
— Ловкач, все придумал на ходу. Стихи он оставил на столе секретаря не случайно. Но сейчас забил отбой, и ему удалось успешно отступить, — заметил Бобрышев.
Синчило еще резче постучал карандашом по графину.
— Я всегда приветствую бдительность. Гм… гм… Но критик с дубинкой может отбить у наших поэтов всякое желание дерзать. Не зная всего произведения, мы не можем учинять расправу над его отдельными главами. Меня вполне удовлетворяет справка поэта Семена Степановича Седлецкого.
— У Седлецкого нет никакой начатой поэмы. Он не сможет нам показать черновики.
— Можете оставаться при своем мнении, — отрезал Синчило.
— Я прошу…
— Хорошо, вы получите слово. Я вовсе не зажимщик критики, капитан Гуренко. — И Синчило презрительно улыбнулся.
Принимая позу победителя, Седлецкий сказал:
— Разрешите мне уж заодно выступить в прениях по докладу…
Синчило молча кивнул и засек время.
— Подполковник Ветров сделал обстоятельный доклад. — Седлецкий откинул со лба седую прядь, пригладил рукой волосы. — Газета «Красное знамя» учит войска смелому маневру на поле боя, искусству маскировки, активной обороне. Наши статьи, заметки, очерки разъясняют солдатам приказы командования, подготавливают их к решительной битве. Ветров убедительно рассказал об этом. Он совершенно прав, когда критиковал некоторые материалы за сухой и бесцветный язык…
— Что-то мирно настроен Седлецкий, — шепнул Грачев Бобрышеву.
— Сейчас он развернется и сделает заход на бомбежку…
— Ответственный секретарь редакции, наш уважаемый начальник штаба, на все лады расхваливал здесь стихи молодого поэта Зайцева и увенчал лавровым венком Дмитрия Солонько. — Седлецкий помедлил, как бы собираясь с мыслями.
Грачев с Бобрышевым переглянулись. Седлецкий сделал шаг вперед. Казалось, он брал разгон для своей речи.
— Докладчик, рассуждая здесь о месте литератора в армейском строю, пытался утверждать, что я — поэт Седлецкий — стараюсь заглушить молодые голоса, отбить у начинающих авторов охоту к творчеству. Что я будто бы барин и, находясь в армии, не работаю, как говорят пулеметчики, «на полную железку». Но даже подполковнику Ветрову, обладателю столь подвижной фамилии, трудно угнаться сразу за двумя зайцами!
Синчило ухмыльнулся, но сейчас же принял строгое выражение.
— Я не рекламирую своей работы с начинающими поэтами, она у меня протекает порой незаметно, как подземный ручей. — Седлецкий сделал плавный жест, словно провожая невидимую волну. — Я хочу привести один пример, но самый яркий и убедительный… В гвардейской армии есть одаренный начинающий поэт Геннадий Крупчаткин. Не смотрите на меня с иронией, товарищ Солонько, я говорил, что вам придется краснеть, — вспыхнул Седлецкий. — Так вот… Приезжает Дмитрий Солонько в часть, где служит Геннадий Крупчаткин. Начинающий поэт обрадовался, он получит на месте квалифицированную консультацию, ему дадут ценные советы… Но увы! — Седлецкий грустно улыбнулся. — Я недавно встречал Крупчаткина… Что и говорить, помог Дмитрий Солонько начинающему поэту… Он его срезал под корень. Солонько сказал: «Ваши стихи далеки от поэзии так же, как переводная картинка от настоящей живописи. Вы поверили в свои поэтические способности, а их нет у вас…»
— А если это правда? Так почему же ее не высказать прямо? Человек займется другим, более полезным делом.
— Товарищ Грачев, кто выступает — вы или я? — нахмурился Седлецкий.
— Простите, а какой это Крупчаткин? Не его ли стихи печатались у нас в армейской газете? — заинтересовался Синчило.
— Конечно, его.
— Помню. Хорошие были стихи.
— Он очень способный поэт. А видите, что получается? В редакции Дмитрия Солонько многие знают как покровителя молодых талантов, а на самом деле он бесцеремонно расправляется с ними, убивает в них всякое желание писать. Где бы ни находился спецкор, ему нельзя зазнаваться. Надо всегда помнить, что ты представитель редакции! — на высокой ноте закончил свое выступление Седлецкий.