Кузьма Алексеев
Шрифт:
— Нет, свободы и братства. Мы, земные жители, все едины. Нас разъединяют лишь деньги и чины.
— Тогда что? Я, знаменитый купец, и ты, нищий, братья, по-твоему? — в глазах купца вспыхнула злость.
— Кем бы мы не были здесь, все будем на том свете одним судьей судимы, — не отступал Кузьма.
— Не знаю, как на том свете, а на этом судья только тебя ожидает, — прошипел Строганов с яростью. — Завтра тебя в Нижний заберут, там с тобою чаи не будут распивать! Там прокуроры, надзиратели, палачи. Ох, брат, очень я тебе не завидую!
— В острог посадите? Каленым железом начнется пытать?.. Только и можете, что душить… Зря только время на меня тратили, Силантий Дмитриевич,
Кузьма встал из-за стола, низко поклонился купцу в пояс.
На улице его поджидали те же полицейские.
И вот Кузьма Алексеев плывет на той же барже по Волге. Два его охранника прилегли на чем-то наполненных мешках. Куда арестант убежит? Можно и поспать. Кузьма же сидел на корме и вспоминал, на реку глядя, о том, как работал на Волге грузчиком, был приказчиком у купца Строганова. Он хорошо знает великую реку: какой глубины она, каков ее характер, какие волны поднимает в сильный ветер, как сверкают, переливаются ее воды…
Он видел, как она работает: качает, крутит, ворочает мельницы, кормит рыбою, поит поля и огороды. Она — вольная и широкая, течет и течет, остановок не знает, а за это ничего не спрашивает. Трудяга! За всю многовековую жизнь она перевидала и пережила много. В думах своих молчаливых она держит то мгновение, когда первый человек вошел в нее. С того времени много воды утекло, улетели годы, тысячелетия, подобно быстрокрылым птицам. Над нею и теперь то же небо. Да и сама та же, что и в древние времена. Ну, может быть, течение ее немного изменилось, и светлые воды немного замутились. Жители вдоль ее берегов научились ловить рыбу и добывать огонь. И очень часто Волга протекала сквозь горящие леса, дрожащими волнами глядела, как трещали пылающие вековые дубы и сосны. Дивилась Волга, почему люди не умеют ладить друг с другом, почему добро оплачивают злом.
Река словно человеческая дорога. Однако человеческая жизнь коротка. Речной же конец никому не отыскать: волжские воды сливаются с другими реками, а потом теряются в каспийских волнах. И еще: река свободна. Никто не может повелевать ею. А человек — другое дело. Человек — раб. Вот как сейчас он, Кузьма. Не по своей же воле он сейчас на этой барже… Не по своей воле вон там, вдоль берега, шагают в упряжке бурлаки. До слуха Кузьмы доносилась их песня:
Эх, к обеду, эх, к обеду, Говорю, когда на старый двор, Ох, родная, мать родная, Тучка белая взойдет, Вот тогда-то, дорогая, Я скажу тебе, скажу Средь бела дня: «Белой тканью Рост измерит мне она, Белой тканью Принакроет и меня…»Бурлаки, тащившие тяжелую груженую баржу, шли понуро, опустив взлохмаченные головы и мокрые бороды. Одни в лаптях, у других на ногах — поношенные, видавшие виды сапоги, последний, одетый в рясу, тянул лямку совсем босиком. Лямка накинута на плечи, длинная, веревочная, грубая и отяжелевшая от воды. Двигались бурлаки, делая шаг одновременно, подавшись всем телом вперед.
Скорее всего, они — двадцать беглых крепостных, а двадцать первый — беглый монах из раскольничьего монастыря. Прежняя жизнь была, знать, еще более печальной и горькой, если тянуть баржу нанялись.
Голос монаха хриплый. Он начинал песню, за ним подхватывали слова одни и те же его товарищи:
…ИПлыла баржа — проплывала песня. Качая волны, плыла красавица Волга. Кузьма Алексеев думал о своих родных, об этих бурлаках, о всех людях, которые страдали и маялись. Вся Россия страдала и плакала.
Каменное счастье
Правый берег реки Теши высокий и обрывистый. Если с него посмотреть вниз, голова закружится. К тому же обрыв гол, — ни веточки, ни травинки на его глине не растет.
На краю обрыва трое. Страшась глядеть вниз, пытаются найти спуск.
— Где-то вон там, где дикие камни, — тяжело дыша, показал рукою на противоположный берег Зосим, — и тропинка имеется. Только где она?..
Стоящая подле него женщина лет сорока в сердцах воскликнула:
— Да вон она — ящерицей изгибается!..
Там, где речка делала поворот, по берегу вилась едва приметная тропинка.
Зосим поправил висевшую за спиной котомку, двинулся первым. Тропинку словно золотинками присыпали — под ногами хрустели желтый песок и мелкие камушки. Зосим спускался осторожно, руками держась за стены обрыва. Дошел до середины, прокричал своим единоверцам:
— Идите, только осторожно!
Через Тешу здесь был сооружен мост, вернее переход. В илистое дно реки кто-то вбил дубовые столбы. Так крепко те были вбиты — будто целый полк солдат здесь круглый год работал. От столба к столбу кое-где положены полусгнившие доски-горбыли. Пришлось пришельцам попотеть, пока переправились через реку. Благо, та не широка, и не глубока…
На том берегу реки наткнулись на каменоломни. Зосим чувствовал тревогу: все вокруг было чужим и непонятным. Но что делать? Сам сюда шел, никто не погонял насильно! Да двух товарищей привел — Тимофея Лаптя, приятеля по Оранскому монастырю, да Алену Воронцову с Кужодонского кордона, которой четыре года назад за троеперстное крещение Гермоген отрубил ей три пальца и из родного села выдворил. Теперь все они втроем бездомные. Идут искать тепленькое местечко для жизни. Да найдут ли? Забрели в глушь, кругом только звери дикие. И тут, в подтверждение этому, позади них послышалось что-то похожее на рычание. Перед каменоломнями стояло лесное страшилище, а не человек. Лицо обросло густой щетиною, вместо одежды у него — шкуры, лохмотья, сам он ростом с высокий столб. В правой руке его был топор, в левой — дубина.
«Может, это тот самый старец, к которому за благословением приходят?» — подумал Зосим. Нет, он не испугался, его мучила досада: зачем надо было идти столько верст по бездорожью, чтобы отыскать место, где можно найти успокоение для своей души? От этой мысли Зосим разозлился и крикнул на старца:
— Ты медведем на нас не бросайся! Ты дорогу нам покажи!
И тут он признал в старце Антона Изюмова, с которым вместе в войске Пугачева воевали под командой атамана Осипова. Тогда они были молодыми, теперь постарели-поседели, обросли и оба — в лохмотьях. Зосим выхватил ружье, направил на лесного жителя.
— Не испугаешь, говорю, не из глины слепленный!..
И молча двинулся вперед. Оба его путника — за ним. Стены каменоломни, к их большому удивлению, были сухими и теплыми. Вскоре непрошенные гости увидели мерцающий огонек. Старец привел их в большую пещеру. Сам, как привидение, сел на скамейку, что-то бормоча себе под нос. На стене пещеры висели пучки разных трав, а на задней, в каменных нишах, стояли иконы. Против иконы Христа Спасителя мерцала лампадка.
— Узнал меня, Антошка? — оглядевшись, обратился Зосим к хозяину пещеры.