Кузьма Алексеев
Шрифт:
Несколько здоровых парней бросились к пылающему колесу, натертыми снегом рукавицами сняли его, подняли на руки, пустили под гору. Оно покатилось вниз, вертясь и подпрыгивая на кочках, разбрызгивая каскады искр, освещая местность вокруг.
— Убежала, убежала черная дьявольская сила, отступила, трёклятая! Так ее… Видите, пятки дьявола горят! Коляде — жить!
— Жить! Жить! Жить!
Побеждена нечистая сила, теперь жди наград. И двинулись люди по бесконечным улицам и переулкам большого города, заходили к богачам в дома. Песнями, шутками, прибаутками славили Коляду, обещали всем долгую, счастливую
Хлопали — открывались двери, хозяева выходили на крыльцо с зажженными свечками, угощали медовухой, орехами, пирогами и ватрушками. Кое-кому и чарочку подносили. У кого богатства не было, угощать было нечем, выходили на улицу просто так, с пустыми руками. И пели вместе с гостями:
Коляда, Коляда, Нынче праздник Коляда. Выпей браги, закуси, Так ведется на Руси!Пели, веселились люди, о завтрашнем дне и не думали даже. Зачем задумываться, когда еще эта ночка не прошла? Гуляй, народ! Будет горе — погорюем. Это потом…
Орина Семеновна не успела и умыться как следует, в дверь ее спальни постучали. Потихоньку так, лишь кончиками пальцев. Два раза: тук-тук, тук-тук. Купчиха знала, что так стучит только управляющий Жигарев. Она откинула внутреннюю защелку — на ночь ее обязательно запирала — и впустила своего друга сердечного. Сильный, красивый, молодой, опрятный — нечего жаловаться понапрасну! Кудри его переливались, сам высокий, светлолицый. Он поднял купчиху в охапку и, не спросясь, без единого поцелуя повалил на постель.
— Сначала бы согрелся, что ли, боров ты эдакий! — Орина Семеновна вся дрожала. Не столько от уличного, занесенного им холода, сколько от тоски, вдруг ее охватившей. Ради этой минуты она из Петербурга приехала. Силантий Дмитриевич через неделю лишь вернется. Зима на дворе. Волга спит подо льдом. И дел у Строганова в Нижнем нет, жена его мало интересовала. Он уже постарел, обниматься к ней не лезет. Вот и дал ей свободу. А заодно велел ей передать наказ управляющему: начать в Лыскове строительство нового дома для приказчиков. Хозяин и место выбрал, и чертеж дома прислал. Купчиха про это хотела сказать Жигареву, да какое там… Любовные утехи — слаще мёда!
Только намиловавшись, перешли к разговору о делах. Артамон Петрович рассказал о том, что бузят лысковские ремесленники.
— Стали жаловаться — строгановская соль, дескать, сильно подорожала, — рассказывал Жигарев. — Грозят сжечь амбары, если цены не снизим.
Остолбенела Орина Семеновна, не найдет, что сказать на это. Это как так, сожгут? Сколько соли там?! Горы денег бы за нее взяли!
— Пошто до сих пор молчал, Кочубей?.. — Этим прозвищем она называла любовника, когда была недовольна или сердилась на него. — Этого допустить нельзя! — твердо сказала она. — До весны денег не выручим за товары, новое судно, которое строится на верфи, нам не купить. А ты мне рассказываешь всякие байки о каких-то ценах.
Она тут же забыла о мужчине в ее спальне, стоя у зеркала, размышляла: «А что, если пойти к губернатору, пусть приструнит бунтовщиков. Того и гляди, они пустят „красного петуха“. Как в прошлом
Жигарев тут же был выдворен с грозным наказом: следить за бунтовщиками и докладывать обо всех подозрительных разговорах.
Оставшись наедине, купчиха думала о том, как устроить собственную судьбу. Недаром говорится: жизнь прожить — не поле перейти. Если Силантий Дмитриевич, не приведи Бог, помрёт в одночасье, что она будет делать одна-одинёшенька? А ей ведь всего лишь тридцать, да и не уродина… А если к Руновскому зайти, который давненько на нее посматривает? Он статский генерал, не женатый к тому же. Орина Семеновна всем сердцем верила, губернатор прилипнет к ней, только какую причину для встречи найти? Чтобы осуществить задуманное, необходим помощник в этом деле. А дело это весьма щепетильное. Тут нужен человек, который крутится в губернских кругах, непосредственно вблизи самого Руновского. И, подумав, купчиха остановила свой выбор на председателе судебной палаты Карле Карловиче Ребиндере.
Уже на следующее утро Карл Карлович целовал ее пухленькую ручку. После его ухода, через полчаса, в горницу к Орине Семеновне зашла горничная и сообщила о приходе архиерея.
— Хорошо, пусть немного подождет, — обрадовалась купчиха и присела перед зеркалом, чтобы прихорошиться.
Вениамин пришел просить денег для возведения пристроя к Архангельскому собору.
— В середине той недели Силантий Дмитриевич вернется из Петербурга и обязательно поможет, — пообещала Орина Семеновна, обольстительно улыбаясь гостю.
Сели пить чай. Орина Семеновна хвалила губернатора, Вениамин кривил губы.
— А не знаете ли, владыка, почему наш губернатор до сих пор не женится? — с невинным видом поинтересовалась хозяйка.
— Чужая душа, Орина Семеновна, потемки. Она освещается лишь словом Божьим, — сказал архиерей и встал со своего кресла.
Когда Вениамин вернулся к себе домой, ему сообщили: приехал губернатор и теперь ждет в приемной зале. Владыка отпустил иерея, который принес воду для умывания в его покои, и быстро стал собираться. Руновского он не ожидал видеть у себя. Раньше к губернатору он ездил сам, предварительно уведомляя его. После приезда Руновского из Петербурга многое в городских порядках переменилось… Теперь даже в дворянские дома губернатор заходит сам, без приглашения. И повсюду считает себя хозяином — гневается, угрожает, если недоволен чем-то.
Нынче Вениамину что-то не здоровилось: ломило поясницу. Перед иконою Богородицы он помолился и, тяжело волоча ноги, пошел встречать гостя. За ним кинулась любимая собачка, которая до того молча следила за ним из-под кровати.
Губернатор сидел в зале лицом к окну, а серенький блеклый свет, который пробивался через три узеньких окошечка, не позволял хорошо разглядеть его. Вениамин молча уселся напротив Руновского, ожидая, что скажет ему гость.
Собачка посреди зала гонялась за своим хвостом. Возня ее, видимо, забавляла князя, он глядел на нее улыбаясь.