Кузьма Минин
Шрифт:
Минин пошел к Пожарскому посоветоваться насчет иноземцев.
— Вот о чем я думаю, Митрий Михайлыч, — сказал он, — Казимирка Корецкий, что приходил к тебе, — старшина литовцев, бывал со мной в походах, ранен был, сражался храбро против панов. Однажды я спросил: «Не расхотел ли ты поляком быть?» — он ответил с великой гордостью: «Никогда не отрекусь я от нашего рода; поляком был и помру. Но за правду всегда буду стоять. Правда — выше рода… И не одинаково ли голодаем и мы от войны, как и вы?» Так вот, Митрий Михайлыч, гляди сам, что тут делать?! Отвергнуть их? Обидишь,
— Народ польский одной крови с нами… Паны — наши враги, шляхта, а не поляки, — сказал князь.
Пожарский задумался. Ведь когда-то и у него в войске были польские рейтары-перебежчики и честно сражались за Москву со своими же. Даже у Сретенских ворот среди пушкарей были поляки.
— Точно, — продолжал князь. — Честные воины нам дороги ныне. А напрасная обида во все времена приносила государству вред, на войне и подавно.
После долгих размышлений Пожарский и Минин решили принять в ополчение иноземцев, рассеяв их по русским полкам.
Против этого восстал Биркин, которого Земский совет назначил помощником Пожарскому. Он вовсе не хотел допускать в ополчение иноземцев.
Властолюбивый, самочинный, мнивший себя умнее всех, Биркин пытался с первых же дней повернуть дело по-своему. Ляпуновские порядки вздумал завести и в Нижнем. Минин считал его и в самом деле умнее других нижегородцев воителей и решительнее.
Минин опасался, что простой, доверчивый и добрый князь Пожарский легко может оказаться в руках своего помощника, тем более что действия его имели вид усердия. У бессовестного властолюбца трудно бывает отделить хорошее от дурного, полезное от вредного. Спасая дом от огня, трудно уследить за притворными спасителями, грабящими и уничтожающими твое добро. Минин давно понял, что не каждый, идущий в огонь, спаситель.
В скором времени Кузьма собрал Земский совет. Гаврилка, Олешка, Осип и Зиновий обежали всех военачальников, дьяков, атаманов, старост и татарских, мордовских и иных старшин. Сошелся Совет в кремле, многолюдный, разноплеменный.
Кузьма привел с собой несколько татарских наездников. Они только что прискакали в Нижний. При них была грамота из Казани.
Писали татарские мурзы, оставшиеся верными царю Шуйскому, что уже с июня 1611 года в Казани нет воеводы. Всю власть Казани захватил дьяк Никанор Шульгин. Казанский воевода, боярин Василий Петрович Морозов, ушел с войском в Москву к Ляпунову. Дьяк Шульгин пытается склонить жителей к измене.
Мурзы просили нижегородцев прислать им в Казань послов, дабы те образумили Шульгина и уговорили казанцев присоединиться к нижегородцам «для очищения Московского государства от воров».
Кузьма низко поклонился на все стороны:
— Посольство надобно послать. Под началом такого воеводы и духовного лица с иереями, чтобы тому Шульгину повадно не было, чтобы он послушал их.
Поднялся, как всегда, невообразимый шум в Совете. Каждому хотелось вставить свое слово. Казань в тылу у Нижнего, близко, совсем рукой подать! Как можно допустить измену там? Говорил ведь Минин давно воеводам о Казани. И теперь — его
Пожарский потребовал тишины. К нему нижегородцы питали особое уважение. Почтительно умолкли.
— Граждане, — сказал он не громко, расстегнув ворот своей голубой шелковой рубахи, — пошлем в Казань бывалого мужа, Ивана Ивановича Биркина, да из духовного чина протопопа отца Савву, да несколько посадских человек и иереев.
Кузьма облегченно вздохнул. Его желание исполнилось. Но он сделал вид, что не вполне с этим согласен.
— Что мыслите, друзья и братья? — спросил Пожарский.
— Минин! Минин! Говори! — закричали ополченские начальники.
Кузьма поднялся с места, осмотрел всех исподлобья и сказал, подобно Пожарскому, тихо и неторопливо:
— Как же мы-то тут будем без Ивана Иваныча! Он уж очень нужный здесь… Обойдешься ли ты, Митрий Михайлыч, без него? Смотри сам!
Пожарский ответил громко:
— Обойдусь.
Кузьма пожал плечами:
— Что делать! От меня ни отказу, ни приказу. Маленький я человек; дело воеводское. Нам ли вмешиваться? Митрий Михалыч лучше нас знает. Конечно, праведные, крепкие люди и в посольстве велики, спорить не беду. А главное, как решит Совет… Его слово свято. Им управляет воля божья… Ивана Иваныча к тому же Казань хорошо знает и почитает. Так я думаю.
Со всех сторон понеслись дружные крики: «Биркина! Биркина!» Каждый, слушавший смиренную речь Кузьмы, почему-то решил, что Кузьма хочет услать именно Биркина.
Протопопа Савву выбрали также общим хором земских и духовных лиц.
Великое нижегородское посольство вскоре было отправлено в Казань.
III
Глухая полночь. Снежные улицы, с их домишками и растрепанными плетнями, утонули во мраке. На постоялом дворе в Суздале шел разговор:
— В Нижний я не поеду. Не уговаривай! Не поеду. Бог с ним!
— Не пойму я тебя! Чего ты упрямишься! Чует сердце, там твой отец!
— Будет! Не уговаривай!..
— Натальюшка!..
— Уймись, не время! До свету выезжать.
Ответом был тяжелый вздох.
Старушечий голос посоветовал идти в Кострому. Там безопаснее. И воевода там крепкий, не подпускает никаких врагов к городу, и богомольник, и красавец, праведник, чуть-чуть не святой — Иван Петрович Шереметев. Боярского рода человек А в Нижнем неспокойно. Мордва и воры одолели его. И смута там! Мужики зорят церкви. Колокола снимают. Мятеж невиданный!..
Пришедший на ночлег поздно ночью Роман Пахомов услыхал сквозь дремоту этот разговор, крикнул с печи сердито:
— Будет врать, старая карга! Дружнее нижегородцев и людей нет. Не мути православных!
— Нешто ты не спишь, батюшка? — удивленно спросила она.
— То-то и есть!.. Язык отсохнет, убогая!
Старуха начала оправдываться, божиться, Пахомов не слушал ее. Его одолевал сон.
Произнесенное в темноте имя «Наталья» подняло воспоминания. Но Пахомов постарался отогнать их от себя. Лучше не думать.