Кузьма Минин
Шрифт:
— Погибаем вить мы от них… — поддержал воеводу Биркин. — Теснят они нас, купчишки и мужики здешние.
— Вы хотите учить меня! Не считаете ли вы меня отечеством ниже вас? Не думаете ли вы, что без вдовьих денег мы и ополчения не собрали бы?! — вспылил Пожарский.
— Что ты, что ты, князюшка! С чего ты это взял?! — ответил Биркин, поднявшись со скамьи. — Воитель я такой же, как и ты!.. — стукнул он себя кулаком по груди.
Звенигородский побагровел, оттопырил губы:
— А я такой же, как и ты. Но, может быть, и повыше. Мой предок — князь Мстислав! —
Пожарский, с трудом подавляя гнев, укоризненно покачал головою:
— Не спесивьтесь, друзья! Иван Третий, выведя из новгородской земли толпу таких спесивцев, отдал их имения не только крестьянам, но даже холопам, и стали черные люди такими же, как и мы с вами, князьями. Борис — царь также из холопей, сделал боярским сыном мужика Филатова. Будущий царь может и нас лишить чести, а неведомую чернь возвести в сан… Чванство — не ум, а недоумие: не понизился я, сойдясь с разумным человеком, но повысился.
Эти слова Пожарского поразили нижегородского воеводу. До сих пор он слыл закоренелым местником. Кому на Руси не была известна его нескончаемая тяжба о чести с князьями Лыковыми? Теперь же он кичится, что сошелся с мужиком.
Может быть, ищет опоры в народе, желая сам пролезть на престол?
«Не отравить ли нам Пожарского? — вертелось в голове Биркина. — Избавиться от людей, которых поддерживает простой народ, можно только ядом или ножом наемного убийцы. Какие цари и властелины не прибегали к этому?!»
Пожарский держал себя с подобающим достоинством.
— Жалкий глупец либо малое неразумное дитя могут кичиться родословием, потеряв государство, — усмехнулся он. — Изгоним врага, явим храбрость, подумаем и о роде. Получить княжеское звание легче, нежели заставить людей уважать его. Много дано — много и спросится.
Князь Звенигородский с неожиданным для самого себя восхищением взглянул на молодого красивого гостя, рассуждавшего просто, по-юношески горячо и убежденно. Голубая шелковая рубашка князя, чистые выхоленные руки, новенькие сафьяновые сапоги — все это было необычайно в эти тревожные дни. В последнее время князья опустились, ходили грязные, немытые, обросшие волосами и злые на все и всех, особенно на крестьян.
Лицо молодого князя дышало задором, самоуверенностью и добродушием.
«Отравить или нет?» — бродило в голове Биркина.
«Не жилец на белом свете сей красавец», — пытался утешить себя Звенигородский.
В доме Минина жизнь шла своим чередом. Гаврилка поздно вечером привел десять человек ветлужан. Они побили какого-то дворянина, назвавшего ополченских сборщиков «ворами».
Минин рассердился на ветлужан.
— Не поддавайтесь соблазну! Не время ссорам! Только на своей земле, когда прогоните ляхов, сможете с божьей помощью возвысить голос… и добиться желаемого.
Но едва уладилось одно, как в горницу ввалилась толпа богомольцев Никольской церкви, недовольных сбором одной пятой с их имущества. Не хотят платить.
— Не вы ли сами хозяева? — спросил их Минин, Добродушно улыбнувшись. — Не вы ли тот приговор
— Мы.
— Так не скупитесь же! — укоризненно покачал головой Кузьма. — Враг рядом. Он пожжет и разорит храмы. Не избежать в те поры вам ада, коли оставите домы божии беззащитными ради токмо своей скупости.
Пристыженные богомольцы Никольской церкви, низко кланяясь, смиренно вышли на улицу.
Минин с грустью покачал головою им вслед.
На недавнем земском сходе снова приговорили силою принуждать неплательщиков одной пятой. Для того Пожарский свел стрельцов в особую сотню под начальством Буянова.
Буянов не щадил скаредов.
Когда Минину жаловались на Буянова, он говорил, что он, Минин, тут ни при чем, такова воля земского схода.
Отправлявшихся для взыскания сборов дьяка и стрельцов обычно благословлял в путь-дорогу протопоп Савва. На том настоял сам Минин. Прежде чем приступить ко взысканию оклада, сборщики объявляли вслух приговор земского схода.
А ведать сбором одной пятой, по указанию Кузьмы, земский сход выбрал посадского воротилу и старейшего недруга Минина — купца Охлопкова. Как ни отказывался тот, но все же пришлось покориться сходу. Охлопков, как и многие другие богатеи, отстранялся от ополченских дел, опасаясь: «а вдруг… поляки верх возьмут?!»
Пожарский решил собрать ополченцев.
Пестрая, рваная, полураздетая толпа сошлась на базарной площади. Тут и русские, и украинцы, и татары, мордва, чуваши, черемисы, вотяки и казаки… В стороне стояло, спешившись, несколько десятков конников, потомков плененных некогда Иваном Грозным литовцев. Они уже показали себя хорошими воинами во время алябьевских походов под Балахну и Муром. Как и русские, храбро бились они с поляками под знаменами нижегородского воеводы. Была оттепель. Снег растаял. Минин указал посадским богатеям на полуразутых мужиков.
— Знаем… — отозвался Охлопков. — Обувщики-кожевники обещали… Тысячу пар привезут.
Из нижегородских воевод прибыл на берег только один Алябьев.
— Ну, что скажешь, Андрей Семеныч? — спросил его Минин.
— Добро, Кузьма Минич… Действуй!
— Ну, а где же князь Звенигородский да Иван Иваныч? Мы их звали…
Алябьев улыбнулся:
— Спят… Всю ночь бражничали.
— Бог им судья!
Пожарский объезжал ряды ополченцев, расспрашивая: кто к чему способен.
После этого трубач дал сигнал: «по домам!»
Площадь вмиг опустела. Тогда Минин крикнул ямскому старосте Семину:
— Николай Трифоныч!.. Веди!
Старик Семин повел конный отряд Ямской слободы.
— Вот гляди, Митрий Михайлович, не с пустыми руками тебя встречаем, — сказал Кузьма. — Потом сведу тебя к литейным ямам.
Пожарский, большой знаток лошадей, с любопытством рассматривал коней.
— Ишь, какие гладкие! — рассмеялся Алябьев.
— По одной лошади с двух дворов дали, — сказал Минин. — Сами и кормят.
— Гляди. Передний конь гордо голову держит. Хороший знак, — сказал Пожарский, дотронувшись до Минина.