Кузьма Минин
Шрифт:
— Как тебе, Минич, удалось оседлать самого норовистого коня?.. Про ямского старосту я, про Николая Трифонова! — спросил Алябьев.
— Трудненько пришлось! А ноне, гляди, настоящий сотник…
Семин пустил коня рысью, обратившись лицом к Пожарскому.
После того как берег опустел, Пожарский и Алябьев на глазах обывателей отправились в гости к Кузьме Минину. Это вызвало много пересудов у жителей слободы, находившейся на окраине и не удостоившейся за все свое существование посещения князей и воевод.
II
Холод
Кровли лавок и амбаров на Нижнем базаре заиндевели. Еще темнее стали бревна в стенах — круглее, заметнее. В рядах торговки предлагали горячие калачи и квас в медных кумганах. Под таганами на земле тлеющие угли.
Торговля не идет. Раненько выползли, поторопились — кругом безлюдье. Еще не кончилась утреня.
Э-эх, пошли времена! То-то было раздолье! А теперь?.. Нигде хмельного гуляки не увидишь. Самые записные питухи — и те за работу взялись.
В Хлебном ряду пооживленнее. Стрельцы и ополченские десятники нагружают хлеб на подводы для своих.
Вместе с холодом навалились на уличных торговцев унылые недоуменные размышления.
Ворчать на Кузьму не скупились: что бы ни случилось, — во всем он виноват. Даже холод и непогода в представлении некоторых людей связывались с его именем. «Бог, мол, наказал за колокола, свезенные в литейные ямы». Но если бы ворчунов спросить, согласны ли они, чтобы Минина не было и ополчения тоже, пожалуй, не согласились бы.
Обиднее всего было, что строго наказывали за сокрытие имущества. Двоих дворян и то не пощадили. Ведь еще царем Шуйским было строго-настрого запрещено поместным дворянам обманывать власть, выдавая себя за беспоместных. А тут в самый разгар сборов нашлись два щеголя, притворившиеся беспоместными… Обманщиков, по согласию со Съезжей избой, усердно отхлестали, а землю по закону Шуйского отобрали. Минин и Пожарский советовали, пока новых законов нет, поступать со всякими преступниками по законам Шуйского, последнего законного царя.
Посадские были довольны ополченской властью за то, что она с великою строгостью стала преследовать грабителей и разбойников. Наконец-то нашлась защита! На днях двух ополченцев за воровство судили всенародно: сами ратники потребовали казни для них. Обоих утопили в Волге. Никогда не было такой тишины на посаде и в уезде, как теперь. Стрелец Буянов со своими молодцами по нескольку раз в день объезжал город и окрестности, оберегая покой посадов. Всем объявлено было, чтобы крестьян не обижать, к бедным проявлять милосердие, помогать им.
— Эй, подходи, которые!.. Калачи горячие!.. Съешь, — три дня сыт будешь!..
— А на четвертый помрешь!
— Ну, ты, бродяга!.. За душой ни гроша, а туда же… с разговором лезешь…
Становилось все оживленнее. Загудели и колокола в кремле.
— Болезная, подкинь угольков! Утреня кончилась.
— Подайте, Христа
— На! Бог с тобой! Помяни покойную Агриппину, Софью, Давида… Абрама да Ольгу.
— Спаси Христос!
— Бог спасет!
Проглянуло солнце сквозь облака, осветило ровные ряды лавок, амбаров, ларей… Стало веселей. Запел гудошник:
То не кули-ик кули-икает, Но молоденький кня-азь по лу-ужку гуляет! И он не один кня-азь гуля-ает, — со своими полка-ами… Со любезными полка-ами, больше с каза-аками…— Стой! Чего врешь?
Песня прекратилась.
— Дай грошик! Будь милостив!
— На вот тебе!
Гаврилка показал гудошнику кулак.
— Пошто грозишь?
— Не ври! Казаки казаками, а нас чего забыл?
— Кого вас?
— Земщину, мужиков… Ну, да ладно, до трех раз прощаю… Хватай!
Подслеповатый гудошник ловко поймал деньгу.
— В иное время-попало бы тебе. Почесал бы ты лопатки, а ныне, ради праздника… леший с тобой, дыши!
Бабы встрепенулись:
— Какой праздник? Введение прошло… Ты уж зря-то не болтай, не мути. Купи калач!
— Хлебни кваску. Ядрен. Сердце жжет…
— Мое сердце обожженное… Не проймешь. Гляди-ка на Ивановские ворота! Что такое?
Все притихли.
— Кузьма! Воеводы!.. Протопоп Савва!.. И тот верхом. Что такое?!
— Говорю, праздник… Вишь, народ валом валит!
— Куды?
— В литейные ямы, под Благовещенье… От щелчка дошли до кулака, от кулака до полка, от полка до ополченья… Будет ляху похлебка в три охлебка! Поняли?
— Помяни, господи, царя Давида и всю кротость его.
Вздохи. Кресты да поклоны, а Гаврилки уже и след простыл.
По Ивановскому съезду медленно верхами спускались Минин, Пожарский, Звенигородский, Алябьев, Биркин, протопоп Савва, а вокруг кольцом буяновские стрельцы…
Смотрят острым взглядом по сторонам, правой рукой придерживают рукояти сабель.
Позади воевод на конях — казаки, мордовские всадники, татарские мурзы, чувашские старосты, башкирцы и другие.
Нижним базаром направились в Благовещенскую слободу. Парень не соврал, в самом деле — к литейным ямам. По следам всадников со звонкими криками и смехом побежали ребятишки. Стаи голубей и галок взлетели над головами. Оживились торговки: «Калачи, горячие калачи!», «Квас, квас!»
Направо — черная, присмиревшая Волга… Канун ледостава. Медленно, скучно движется «сало», кружится в воде, жмется к берегам, сливаясь в льдины-лавины, оседает под, толщей прибрежной ледяной коры, крепя у берегов ледяное поле — «утару». День за днем все шире будет расползаться утара и все более суживаться полоска воды на середине реки.