Кузнец
Шрифт:
После боя расспросили. Это были те самые дючеры, что шли за ними еще от реки Шингола. С ними их очанские данники. Всего, по словам пленных, тысяча человек. Честно сказать, думаю, что в половину меньше. Побили мы в тот раз, наверное, сотни полторы. Остальные рассеялись.
На следующий же день, когда наши еще не совсем отошли от схватки, к берегу причалила лодка. Сидящие в ней четыре мужика громко кричали на своем языке, всеми силами показывая, что идут с миром. Пустили их к острогу. Оказалось, посланцы от очанского князя Кечи. А в лодке соболя и рыба, для выкупа пленных. Хабаров вышел к посланцам. Дары принял. Велел вывести пленных. Сказал, что отпустит их, но князь Кечи должен дать шерть государю и принести ясак. Про ясак спорили долго, но, в конце концов пришли к договору. Переговорщики с пленными отбыли, а мы вернулись к своим делам.
Всю зиму прожили спокойно. Я уже начинал думать, что мои мрачные предчувствия связаны
Короче говоря, жили и поживали. Хабаров рассылал отряды для сбора ясака, искал выходы на местных инородцев, которые с дючерами сильно не дружили. Я развлекался на свой лад. С едой было не очень. Хлебных запасов оставалось все меньше, как и крупы всякой. Туши закопченных свиней и барашков, что добыли у дючеров, мы уже подъели, на зверье местные леса были небогаты. Все же северное местечко. В основном питались рыбой. Вот я и соорудил шарабан. Не в том смысле, что колымагу, а в смысле коптильню для рыбы. Сам ел, друзей угощал. Ели так, что за уши не оттянешь. И рыбка не абы какая, калужка, такая большая-большая осетринина. Из нее же готовил соленья на скорую руку. Типа байкальского сугудая или нанайской талы. Все разнообразие. Поблизости дикая черемша росла, папоротник. Тоже вещь. Короче говоря, заделался поваром. Популярность моя взлетела до небес. Пожрать-то вкусно все любят. Впрочем, ни про кузню, ни про пушки я не забывал. Все-таки, вокруг нас, хоть и замиренные, но совсем не дружественные племена.
Хабаров был доволен. Ясак и добыча выходили едва ли не больше, чем у дауров. Правда, в основном шли меха. Но меха – штука дорогая. Доволен он был и тем, что нашел улус народа бираров, врагов дючеров. Те приходили к острогу, долго говорили с помощью толмача с Хабаровым. Тот им тоже защиту обещал за шерть. Довольны были и люди. Покойно, вольно. Землянки стали обустраивать. Не землянки, а полные хоромы выходили. И печи складывали, и очаги. Кто как мог. А вокруг… Река огромная, другой берег только темной ниточкой на горизонте. Близ острога снег на солнце искрится. Это вам не серая и темная европейская зима. Здесь, конечно, морознее, но и ярче, светлее. И все же у меня на душе было не спокойно. Вроде бы все хорошо, а не хорошо. Сны стали сниться опять странные. И, причем, одни и те же: скачет на наш острог конная орда, копья опустили, иные из ружей стреляют. А казаки к острогу никак не успевают. Падают, гибнут, криком исходят. А я все никак пушку повернуть не могу. Как тормозит меня кто-то. Старик опять приснился. Стоит такой важный. Как будто еще больше вырос. Смотрит на меня и говорит: «Пушки всегда готовыми держи. Беда идет».
Не выдержал я, долго говорили с Хабаровым, даже на повышенные тона перешли с посланиями к матушкам. Кое как убедил его, чтобы все время на сторожевой башне человек был, а один десяток был в остроге наготове с заряженными ружьями по паре на каждого. Хабаров решил, что коли мне блажь втемяшилась, то сам я и должен людей уговорить в карауле стоять. Эх, хорошо солдатским командирам. Приказал, выполнили. А тут вольница казацкая. Не приказывать, а убеждать нужно, авторитетом давить. Авторитетом я давить пока только учусь. Потому просто рассказал казакам, что дючеры могут напасть в любой момент, а рядом богдойцы, которые тоже напасть могут. Про вещие сны рассказал. Хоть и не суеверный народ казаки, а, похоже, сумел я их убедить. Когда сам веришь, убедительно говорить просто. Стали хоть как-то беречься. А там и зима на убыль пошла. Не весна, март месяц здесь еще совсем зимний, но все морозы поменьше, день подлиннее.
Случилось все в конце марта, как раз под настоящую весну. Раним утром, года большая часть казаков еще просто спала, раздался крик дозорного на башне: «Братцы, вставайте! Враги!». Я, как обычно, ночевал с пушкарями. И, как обычно, старался все свои боевые приблуды держать поблизости. На всякий пожарный. Лучше быть живым параноиком, чем мертвым дзеном. Почти мгновенно надел бронь, сапоги, схватил ружье, саблю и выскочил из избы. Тут же в косяк впилась стрела. Ох, матушки! Со стороны высокого берега к нам неслась та самая лава. Все, как во сне, Брони сверкают, кто-то из луков бьет, а кто-то и из пищалей, пики у многих. Возле домов в слободке уже лежало несколько тел, пробитых выстрелами. Кое как растолкал пушкарей, и мы вместе побежали к острогу, прячась за стенами. Бежали все. Кто-то в брони, а иные и в одних рубахах, с полным непониманием происходящего. На наше счастье, в этот момент со стен выстрелили пищали. Потом еще раз. Конные, серьезно отличающиеся от толпы дючеров, которые штурмовали городок по осени, стали приостанавливаться. Уф, добежали! Казаки принялись резво заскакивать, кто в ворота, а кто и через изгородь.
На всякий пожарный зарядили пушки картечью, оставили при них двух пушкарей, а сами бросились к стене. Враги, не вполне понятно, кто именно, но очевидно, что намного более крутые, чем те, с кем довелось сталкиваться раньше, уже доскакали до слободки. Теперь наши собственные дома служили им защитой. Во всяком случае, смысл в залповой стрельбе исчез. Казаки продолжали палить, но враги, собственно, маньчжуры-богдойцы, кто там еще мог быть, подбирались уже к самым стенам. И не просто подбирались. Часть вражеских бойцов начала разбирать достаточно слабо сколоченные стены, разбивать бревна. Казаки пытались отбиваться от них сверху. Но бойницы были узковаты, а враги продолжали отстреливать любого, не вполне осторожного. И далеко не все стрелы и пули летели мимо. Было понятно, что стены с минуты на минуту будут разбиты.
Я едва не кубарем, скатился с приступа для стрелков, захватив казаков из своего десятка. Бегом побежали к пушкам. Слава Богу, те были на лафетах. Покатили их к месту будущего прорыва. Одновременно, мои ребята Макар, Тимофей, Трофим с полусотней стал выстраивать напротив того места щиты и формировать строй из стрелков. Пролом в стене становился все больше. Уже стали проскакивать первые бойцы. Они хоть и были одеты в брони, но были скорее дючерами, чем богдойцами. Кого-то сразу же зарубили казаки. Но прорвавшихся становилось все больше. Как в гибнущей плотине, волна богдойцев, прорвав заслон хлынула внутрь острога. Вот тогда мы и дали залп картечью. Почти вплотную, шагов с тридцати, картечь произвела жуткое действие. Едва не половина наступающих была частью сбита, частью разорвана. Досталось и несчастной стене, сбив с нее последние бревна. Так, артиллерия – царица полей не только в ХХ веке, но и сейчас. Сразу за пушками ударили пищали. Не много. Кто-то еще стоял у бойниц, кто-то не успел в строй. Но выстрелов двадцать слились в один залп, произведя совсем немалое опустошение. Заряжающие подали вторые пищали. Стрелки дали еще один залп. Этого хватило. Дючеры, богдойцы или кто они там, бросились назад, смяв хилый строй, который пытался выстроить вражеский командир. Последнего едва не втоптали в землю собственные бойцы, бегущие, куда глаза глядят. Казаки с Хабаровым кинулись за ними. Я тоже не удержался. Гнали их долго. Пока сумерки не настали. После, при свете костров стали смотреть добычу. Да, тут было чему подивиться.
Одних лошадей было больше трех сотен. Лошади нам были не особенно интересны. Но пока мы в остроге стоим, тоже пригодятся. В брошенном стане нашли мы изрядные запасы хлеба, что было более, чем кстати. Но и это не все. Дорогие ткани, вполне ощутимый запасец серебра, видимо войсковая казна, брони, пики, немалый запас пороха и свинца. И даже три плохонькие пушки. Наши и стреляли дальше. Да и были из бронзы. Захваченные же были железные. Но железо то было плохое, все в раковинах. Такие пушки долго не служат.
Думал уже бросить. Но жадность взяла свое. Металл есть металл. Может, позже выйдет переделать. Захватил и ружья. Целых два десятка. Совсем плохие ружья, без замков. Что-то типа первых аркебуз: железная трубка, заваренная с одного конца, с дыркой для воспламенения пороха. Но как раз точить трубки или лить и потом обтачивать было самым трудоемким. Замки можно и потом приделать. Кстати, там я впервые, буквально, носом уперся в идею гатлинга, протопулемета. Среди захваченного оружия было пять пищалей, состоящих из нескольких, скрепленных между собой стволов. Конечно, из такого кошмара стрелять не очень. Но тут важна идея. У меня сразу закрутились механические мысли в голове. Понятно, что сейчас не до них. Так, закончится же когда-нибудь этот поход. Тогда и займусь. Чем я хуже доброго доктора и изобретателя Ричарда Гатлинга? Наивный доктор думал, что, если создать особо мощное оружие, то войны прекратятся сами собой. Вот и придумал протопулемет. Войны не прекратятся. Я это знал. Но такая штука была бы мощным козырем у меня в рукаве.
На утро Хабаров стал допрашивать пленных. Опасения подтвердились. На нас напали не местные люди, а самая настоящая рота (ниру) регулярной армии богдойцев, в окружении местных союзников, вооруженных богдойцами. Сами богдойцы говорили почти на том же языке, что и дючеры. Но много говорить отказывались. Только грозили карами, которые на нас обрушит их правитель. Гораздо разговорчивее оказался один из бойцов, сильно отличавшийся от остальных внешностью. В роте он был пушкарем. По его словам, он не богдоец, а никанец. Для меня понятно – китаец. Для Хабарова оно понятно было не особенно.