Кузница Тьмы
Шрифт:
– За что?
– спросила юная женщина. Она стояла близко, но была в тени. Одинокая лампа с коротким фитилем давала мало света. Он ощутил розовую воду в ее дыхании.
– Я стар. Я потерял ногу и... ах, прошу, не насмехайся надо мной - я ни на что не способен.
– Зачем же принял меня как награду?
– Прошу... Я хотел бы сесть.
Она указала на койку. Отводя взор, он прошел туда.
– Я не глупец. Мать видит в тебе соперницу и готова использовать, даже навредить тебе. Сломать, унизить. Ищи способ избавления.
Дыхание ее было нежным. Казалось, он ощущает тепло
– Я не стою на грани гибели, наставник Сагандер. Мать может только проиграть. Потому что она стара, а я молода.
– Но она торжествует, бросая тебя в руки мужчин, а иные могут быть пошлыми и даже жестокими.
– Никто не смеет, и так будет впредь. Я не моя мать, наставник. Не слишком высоко ценю того, что отдаю. Нужно лишь подождать.
Дрожа, он поднял голову и встретил ее взор. Острый, не замутненный. Полный сочувствия, но не уважения. Да, эта женщина научилась себя сохранять.
– Если понадобится помощь, Шелтата Лор, - сказал он, - я твой.
Она улыбнулась.
– Осторожнее с посулами, наставник. Что ж, если ты не способен заниматься любовью... не будешь ли рад провести ночь в женских объятиях?
"Этот ее прикончит! Настоящая красотка, Жижа, и вся твоя!" Голос солдата смеялся в голове Нарада, он отмеривал словами шаги, пока рота двигалась по дымному лесу. Слова согнули его спину, когда Легион стал лагерем на ночь и он сидел лицом в сторону от костра, бесконечно ощупывая выпуклости и вмятины лица. Они отзывались в темноте, когда он спал на сырой земле и мошки зудели, спеша выцедить кровь со всех открытых мест. Во снах он снова ощущал ее в объятиях, кожа невозможно мягкая и еще теплая - он знал истину, что бы ни говорили - как она поддалась ему, неловкому, и ответила взаимностью.
Нет, она уже ничего не чувствовала. Он повторял это себе вновь и вновь, словно мог заглушить насмешливый голос солдата, мог установить равновесие жестокости и милосердия. Даже это стало наваждением: он не мог понять, где что. Милосердие и жалость в гнусном предложении солдата, жестокость в согласии Нарада? Не пытался ли он быть нежным, коснуться ее мягко? Не бросил ли свое тело, как щит, заслоняя ее от смеха и подлых жестов, от жадных глаз?
Что вынесли они из того дня, из того зала, когда надругались над бедной невестой? Не раз начинал он ощущать себя частью своры; не раз воображал, что искренне слился с компанией убийц. Спрашивал себя, как мог оказаться среди них с клинком в руке, шагая сквозь ночь в полный ужасов день.
Был когда-то мальчик, не уродливый, не полный то злости, то страха. Мальчик, входивший в город, вложив ладошку в чью-то руку, мальчик, знавший теплоту и невероятную свободу. Пески будущего были мягкими и чистыми. Может, впитывая сказки о войне, он наполнил голову грезами и битвах и героизме; но даже тогда в каждой сцене отводил он себе несомненно праведное место. Зло принадлежало воображаемым врагам, для них порок был сладким нектаром, испиваемым с нечестивым удовольствием. Жестокая кара ожидала врагов на конце игрушечного меча.
В том мире тот не уродливый мальчик был спасителем дев.
Тоска полнила Нарада при мысли о прежнем мальчике. Он видел за собой пески, крест-накрест
В лесу шла резня. Вонь дыма, сожженные поляны и черные деревья, бесконечная зола в воздухе. Потеряв направление, он слепо брел за товарищами, и хотя они громко хвастались, всё это походило на бегство. Сержант Редас во главе взвода, с вечно равнодушными глазами на кривящемся лице, сказала, что они сворачивают на север, что назначение - клочок земли вдоль реки, у Дома Драконс, где будет последняя встреча с капитаном Скарой Бандарисом.
Капитан Инфайен увела свою роту на восток через день после боя, вероятно на соединение с самим Урусандером, который готовился к маршу на Харкенас.
Честно говоря, Нараду было всё равно. Он солдат ненужной войны, безликий для командиров, однако необходимый для их амбиций; для них вся суета в его голове - жалобные, полные такого ужаса мыслишки - совершенно неинтересна. В его роте мужчины и женщины отдали слишком многое, слившись в безликую массу. Жизнь и смерть теперь измеряются числами.
Одно дело - научиться видеть во враге нечто низшее, каких-то отвратительных тварей. Но Нарад понял истину: каждый командир так же смотрит на солдат, какую бы форму они не носили. Без отрешения от жалости никто не сохранит здравый рассудок в битве, не сможет играть чужими жизнями. Он думал о начале войны, и мысли о мальчике и теплой руке пропадали. Приходили воспоминания о теплом и податливом теле, постепенно становящемся холодным и мертвым.
Можно ли оправиться после такого? Кто сможет пересечь пески обратно, заглаживая свои следы и все знаки жестокостей, а потом протянуть руку, касаясь сына или дочери?
Он шагал, показывая всем уродство; возможно, остальным легче - думают, что могут скрыть свое, внутреннее уродство. Но нет, он стал их знаменем, их стягом, и если они угнетают его, то и он их угнетает - тяжко им за смешками, за шуточками. Трудно вообразить, что бывает иначе.
Они брели между новой группы горелых лачуг, переступали почерневшие трупы. Никто из мертвых отрицателей никогда не держался за руки, не мечтал о героических подвигах. Никто не спал на руках у матерей, не ощущал ласки любовника, не дрожал, понимая, что удача улыбается каждому драгоценному прикосновению. Никто не шептал обещаний ни себе, ни другу. Никто не горевал. Никто не оплакивал будущего детей, не слышал утренней птичьей трели в ветвях, не ощущал холода свежей воды в горле. Никто не молился о лучшем мире.
Нарад сплюнул, избавляясь от горечи.
Шагавший впереди капрал Бурса оглянулся.
– Снова мертвый поцелуй, Жижа?
Остальные засмеялись.
Куда ни пошел бы он в поисках искупления? Чего не принес бы в жертву? А в конце, попытавшись исправить неисправимое, какую великую муку пережил бы?
"Я не такой как они. Я полон сожалений, а они - нет. Им не предложат искупления. Заберите же их жизни в обмен на содеянное.
Но я, я желаю всё исправить. Мечтаю что-то сделать, чтобы распутать случившееся. Сотворенное мною. Я шептал ей. Умолял, и она ответила вздохом. Было ли произнесено слово? Не знаю. Никогда не узнаю.