Кузница Тьмы

Эриксон Стивен

Орфанталь скорчился в седле, сражаясь с внезапным холодом.
– Город, - сказал он, - такой темный.

– В Цитадели того пуще. Таков оттенок власти Матери Тьмы. Но, Орфанталь, вскоре ты потеряешь страх перед темнотой и в отсутствие света поймешь, что видишь все что нужно.

– А кожа станет черной?

– Станет, если только ты не выберешь путь отрицателей.

– Я хотел бы цвет Лорда Аномандера, - заявил он.

– Тогда Ночь тебя найдет, Орфанталь.

– В Доме Корлас... миледи, там все умерли? У меня был друг, мальчик при лошадях.

Она смотрела, не торопясь с ответом.

Они въезжали

на широкий мост, копыта вдруг гулко зазвенели по камням. Орфанталь смог учуять реку, запах сырой и чем-то неприятный. И подумал о множащихся богах.

– Не знаю, - сказала леди Тулла.
– Огонь мало что оставил.

– Ну, он вроде стал мне другом, но потом пошло не так. Хорошо, что мамы не было, это точно.

– Орфанталь, горе тяжело, а ты уже близко с ним знаком. Будь терпеливым. В основу жизни всегда вплетена печаль.

– Вы печальны, миледи?

– Ты отыщешь равновесие. Мало кто может предсказать, откуда придет ответ печали, но он придет - со временем - и ты научишься принимать удовольствие как подарок. Только не ожидай, Орфанталь, радости нескончаемой, ибо таковой не существует. Слишком многие борются за недостижимое и охота пожирает их. Мчатся неистово и отчаянно, показывая уязвимость перед печалью. Более чем уязвимость. Правду сказать, это род трусости, пытающейся выставить слабый и уклончивый нрав в качестве добродетели. Однако их похвальбы всегда натужны.
– Она вздохнула.
– Боюсь, я слишком усложняю, и советы мои имеют мало веса.

Орфанталь покачал головой: - Я не чужд печалям, миледи. Ночью буду плакать по Вренеку и по лошади, которую убил.

Они проехали неширокую площадь и оказались на мостике через ров Цитадели. Услышав признания Орфанталя, Грип Галас натянул удила и поворотил коня.

– Та скотинка едва таскала ноги, - начал он.

– Вы не видели, сир, как она билась напоследок, - возразил мальчик.

– Да, не видел. Но не принеси ты лошадь в жертву, не был бы здесь.

Орфанталь кивнул.
– И дух мой был бы свободным на руинах Дома Корлас, играл бы с духом Вренека - прежнего, пока он не решил меня разлюбить. У меня был бы друг, а лошадка была бы жива и даже запомнила бы последнего седока, мальчишку, который не был жесток.

Грип опустил глаза и зачем-то начал изучать камни моста. Потом вздохнул и сел на коня.

Они въехали под арку ворот, провожаемые взорами чернокожих стражей в мундирах Дома Пурейк.

Леди Хиш сказала: - Берите его внутрь, Грип. Позже встретимся в Великом Зале.

– Миледи?

– Идите, Грип. Позвольте мне побыть одной, прошу.

Старик кивнул.
– Давай, заложник, отведем тебя домой.

Хиш Тулла проследила, как они въезжают во двор. Она все еще боролась со слезами, готовым хлынуть из самой глубины души. Слова невинного мальчишки ее потрясли. Хлипкое подобие самоконтроля, столь торопливо созданное, пока она обнимала Андариста, присев рядом с ним, безутешным, у камня очага - исчезло.

К закату она соберет своих домовых клинков и поведет в имение. При нынешнем отказе от традиций она не была уверена, что Сакуль Анкаду остается в безопасности, хотя и смела надеяться на таланты кастеляна Рансепта. Тот сможет устранить любую угрозу, хотя бы на время. Однако решимость ее теперь подтачивалась с иного направления, неожиданного и почти необоримо приятного. Она подумала о мужчине,

привезшем Орфанталя в Цитадель, и снова ощутила учащенное сердцебиение.

Хиш была не столь стара, как намекала ее репутация, а Грип Галас уже разменял сотню лет, если не больше. Начнется оживление и даже прозвучат насмешки за их спинами, едва разнесется весть, будто известная своей чрезмерной разборчивостью леди Хиш Тулла отдала любовь слуге лорда Аномандера. В лучшие дни, во времена прошлые, она легко перенесла бы любые насмешки, но отныне она стала хрупкой, ранимой и слабой.

Она поверила было, что жизнь ее подошла к горькому итогу и будет проведена в одиночестве - прямая линия, марш сквозь грядущие дни и ночи. Даже перспектива войны, пусть отвратительная, отзывалась в ней дерзкой радостью, как будто в боях можно найти повод жить, как будто позицией на стороне правых и достойных она сможет придать смысл суровому маршу, сколь долгим или кратким не оказался бы жизненный путь.

В близкой Цитадели, этой кипящей толпе встревоженных разумов, среди полчищ мнений и аргументов, облаченных в плоть и шевелящих разгоряченными губами, она вскоре найдет свою участь. Глубоко вздохнув, чтобы успокоиться, леди Хиш понудила лошадь скакать.

Грум подбежал, чтобы принять узду; она спешилась, сожалея, что оставила доспехи дома, до момента отправления восвояси. Но ни кольчуга, ни железные пластины не помогут защититься от насмешек, едва станет известно о капитуляции и зоркие глаза устремятся на Грипа Галаса, хромающего с ней бок о бок. Она вообразила презрение высокородных знакомцев, а может, и возмущение от мысли, что она нарушает слитность рядов; вне сомнения, многие решат, что она выпала из круга и лишилась всех прав. Другие испытают ненависть к Грипу, видя в нем до крайности преувеличенную, наглую жажду возвышения. Их ждет шумиха, старые друзья отстранятся, строя стены изоляции.

При всем при этом... леди Хиш Тулла поклялась презреть даже их снисходительность; она вынесет бурю, ибо, наконец, она уже не одинока.

При удаче Орфанталь сможет найти нового друга, даже в Цитадели, и не будет мечтать о смерти. Она по-прежнему гадала, что стало с конюшим мальчишкой Вренеком и почему тот раздружился с Орфанталем. "Ох, женщина, изучай лучше собственные мысли, готовясь к расплате за любовь. Мальчик не испытал боли, узнав о смерти бабки. Сама можешь догадаться, кто вонзил нож в детскую дружбу.

Вренек, если твой призрак витает ныне в Доме Корлас, прошу: сурово погляди в очи Нерис Друкорлат. Смерть сделала вас равными и, милый малыш, ты наконец от нее освободился. Расскажи теперь обо всех ужасах, наведенных ею на живых и мертвых.

Скажи, что внук не оплакивает ее ухода".

Дюжина просторных комнат на южной стороне Цитадели стали обиталищем лорда Аномандера с братьями. Помещения были скудно освещены, стены покрывали весьма ветхие гобелены, иногда датирующиеся эрой основания Харкенаса. Время заставило картины выцвести, придав им загадочность; и пусть Эмрал Ланир не раз склонялась к стенам в попытках понять, что же видит на пути к покоям лорда Аномандера, верховной жрице досталось лишь смутное беспокойство. Словно прошлое самолюбиво и, храня секреты, делает неведомое каким-то злобным и угрожающим.