Кузница Тьмы
Шрифт:
– Изменников из распущенных частей? Или ты предлагаешь мне поверить в жалкую версию об отрицателях, обагривших руки благородной кровью?
– Похоже, мне придется без конца терпеть твое недовольство. И, вероятно, так жалуется любая мать.
Аномандер отвернулся.
– Недовольство мое, Мать, еще не пробудилось. Да, ты видишь пред собой спящего, заблудшего в ночи и тревожных снах. Если я дергаюсь, то от беспомощности. Если издаю стоны, то бессмысленные. Касаниями пальцев меня не пробудить, и я уже мечтаю об уколе острого ножа. Остается один вопрос: кто будет держать нож?
– Если ты вообразил Урусандера
– Он приютил Синтару. Новый культ поднимается в Нерет Сорре. Встает перед тобой, словно восходящее солнце бросает вызов ночи. Я удивляюсь, Мать: сколько же перчаток нужно бросить тебе в лицо?
– Иди к нему, Первый Сын.
– Нет нужды, - отозвался Аномандер.
– Он готовится маршировать на Харкенас. Нужно лишь подождать стука в ворота Цитадели.
– Он двинулся к двери но, прежде чем взяться за ручку, обернулся. - Я выслушал твои советы, Мать. Но отныне я действую ради защиты всего Харкенаса.
Дверь тихо закрылась за Первым Сыном. Эмрал хотела уйти следом, но что-то ее удержало. Она стояла лицом к Матери Тьме, но не знала, что сказать.
Гриззин Фарл вздохнул.
– Милая моя, ваш приемный сын замечателен.
– Будь передо мной иная тропа, менее для него болезненная, я выбрала бы ее.
– Думаю, выбрали бы ради всех.
Однако она покачала головой.
– Я готова вынести то, что случится.
– Вы навлекаете на себя одинокое существование, - сказал Гризин Фарл, и в глазах его была печаль.
И тут же Эмрал показалось, будто Мать Тьма превратилась в нечто тверже камня, столь же быстро побледнев, став почти невещественной.
– Азатенай, то, что вы рассказали о событиях на западе... лишь одиночеством я обеспечу себе долгое существование и роль в грядущем.
– Взгляд богини переместился на Эмрал.
– Жрица, сделай из своего поклонения бестрепетное приятие непознанного и даже непознаваемого. Принимая и обожая тайну, мы успокоим осадивший нас хаос, пока море не станет гладким зеркалом, готовым отражать всё сущее.
Эмрал мельком глянула на Азатеная.
– Не вижу источника силы, о Мать, в такой капитуляции.
– Она противна нашей природе, верно. Знаешь ли, почему я не отвергала похоть жриц? Когда отдаем себя, пропадает само время, а тело кажется расширившимся до границ вселенной. В этот миг, Эмрал, мы сдаемся полностью, и такая капитуляция становится благословением.
Эмрал качала головой.
– Пока не вернется плоть, ранимая и тяжелая. Описанное вами благословение, Мать, недолговечно. А если бы оно сумело задержаться... да, все мы вскоре надели бы маски безумия.
– Это, дочь, было пороками управления.
– А теперь мы будем обнимать не плоть, а пустую мысль? Боюсь, поцелуй пустого пространства не покажется сладким.
Мать Тьма откинула голову, словно утомившись.
– Я, - чуть слышно сказала она, - вам покажу.
Орфанталь стоял в середине комнаты, озираясь.
– Она моя?
– спросил мальчик.
Сильхас кивнул.
Там были свитки на полках и книги с яркими многоцветными иллюстрациями. Около постели стоял древний сундук, полный игрушечных солдатиков - одни из оникса, другие из кости. На стене была стойка с тремя учебными клинками, небольшой круглый щит и еще куртка из вареной кожи на колышке. Шлем с клетчатым забралом
Он подумал о своей комнате и попробовал ее вообразить почерневшей от копоти, стены потрескались, кровать, на которой он спал - всего лишь груда углей. Любая мысль о прошлом несла запах гари и отдаленные отзвуки криков.
– Тебе нехорошо?
Орфанталь потряс головой.
Пес так и прибился к ним; свершив ознакомительный круг по комнате, он улегся около обитого толстым слоем ткани кресла в углу. Еще миг, и он заснул, дергая лапами.
Послышался стук в дверь, тут же вошел круглолицый молодой мужчина в запачканной рясе.
– Лорд Сильхас, я получил ваше письмо. Ах, вот и юный Орфанталь, уже размещен. Превосходно. Вы хотите есть? Пить? Первая моя задача: показать столовую - не при главных палатах, поменьше, в которой вас не испугает тяжесть нависшего над головами камня. Ну, теперь...
– Погодите, - сказал Сильхас.
– Позволь откланяться, Орфанталь. Видишь, я нашел тебе доброго опекуна. Не обидишься?
Орфанталь кивнул.
– Благодарю, лорд Сильхас.
– Кедорпул, - сказал Сильхас, - позаботишься об Орфантале?
– Историк избрал эту привилегию себе, милорд, и вскоре появится.
– Увы тебе, - улыбнулся Сильхас Орфанталю.
– Ожидай обучения путаного, заложник, но я уверен: ты обретешь замечательную стойкость к вечному хаосу, терзающему Цитадель.
Орфанталь улыбнулся, не поняв смысл слов лорда, и побежал к сундуку изучать солдатиков.
Сильхас хмыкнул ему в спину.
– Предвижу великие познания об исторических битвах.
– Отблеск славы посещает сны любого мальчишки, - отозвался Кедорпул.
– Но я уверен, историк не замедлит поделиться и собственной мудростью в данных вопросах.
– Вот так мы и ступаем на проторенные тропы. Прощай же, Орфанталь.
– Прощайте, милорд.
Когда Сильхас ушел, Кедорпул кашлянул и сказал: - А теперь столовая. Я не настолько небрежен, чтобы позволить тебе голодать. К тому же предполагаю, раз уж прозвенел звон к обеду, что твоя будущая подруга- заложница Легил Бихаст уже терзает своими речами слуг.
Бросив тоскливый взгляд на сундук с солдатиками, Орфанталь встал и вслед за Кедорпулом вышел из комнаты. Пес бросился за ними, мотая хвостом и высунув язык.
Кедорпул глянул на него и недовольно фыркнул.
– Глисты. Думаю, с этим надо что-то делать.
В отсутствие света пропали все краски. Напрягая воображение в отчаянных попытках создать какую-нибудь сцену, Кедаспела одиноко сидел в предоставленной комнате. Она была совсем невелика. Протягивая руки и шаркая ногами, он изучил ее границы и мысленно нарисовал оттенками серого и черного: вот скрипучая койка, на которой он ворочается целые ночи, продавливая и растягивая сетку матраца; шаткий столик для письма с углублениями для чернильницы и стило; водяной клозет с узкой ненадежной дверцей и дребезжащим засовом; длинный стол вдоль стены, полный кувшинов и медных кубков, язвящих язык хуже налитого в них вина; потертая дверца платяного шкафа. Они казались останками прежней жизни и художник счел комнату могилой, умело убранной, чтобы почтить жизнь, но окутанной вечным мраком. Сам воздух имеет привкус смерти.