Квест в стране грёз
Шрифт:
Только сейчас до меня дошло, что на самом деле она считает себя уже практически мертвой.
Я сказал, зная, что потом мне сильно не поздоровится:
— Малыш.
— Что?
— Меня зовут Малыш.
Она помолчала.
— Странное имя. Наверное, ненастоящее?
Теперь настал мой черед замолчать. Разумеется, в этой операции у меня было имя. Как всегда, новое. И, разумеется, когда-то, в моей первой жизни, у меня тоже было имя, данное мне от рождения.
Но мог ли я считать одно из них настоящим? Едва ли. И мог ли я сказать ей неправду? Почему-то я знал, как непреложный
Я почувствовал, как по лицу пробежала, как мимолетный нервный тик, болезненная гримаса.
— Наверное, оно самое настоящее из всех, — сказал я.
— Ну что ж, пусть будет Малыш, — сказала она. — Имя, конечно, странное, но ты и сам странный, так что, если подумать, оно тебе даже идет.
«Странный» у нее прозвучало как «немного не в себе», поэтому я даже почувствовал себя несколько уязвленным.
— Думаю, Лиза, по части странности мне далеко до тебя.
Она невесело усмехнулась, но вместо того, чтобы хоть как-то ответить, задала свой вопрос.
— Откуда ты взялся, Малыш?
Я усмехнулся в ответ.
— Всего лишь проходил мимо.
— Своевременно проходил.
Показалось мне или в самом деле в ее голосе промелькнуло сомнение?
Я сказал чистую правду:
— Я не смог бы пройти мимо такого.
— Я тебе очень благодарна, — серьезно ответила она. — Просто я забыла, что такое возможно. Что кто-то может прийти на помощь.
— Ерунда, — пробормотал я.
Но на самом деле мне стало стыдно. Никто ведь и не приходил ей на помощь. Просто операция требовала контакта. Не с ней конкретно, не с Лизой — просто с «объектом».
— Вначале я даже подумала, что ты тоже…
Чувство неловкости все более усиливалось.
— Что тоже?
— Ну, один из…
— Из них? Из тех, кто хотел тебя убить?
В полумраке я увидел, как она нерешительно кивнула.
— Но только в начале.
Подойдя ближе, я опустился перед ней на корточки.
— Лиза!..
Внезапно у меня возникло так много всего, так много мыслей, которые я должен высказать, чтобы она поверила мне, чтобы открылась и позволила ей помочь — так много, что я замолчал, не в силах совладать с этим потоком.
Она казалась абсолютно одинокой. Загнанной, как раненая волчица, которую обложили со всех сторон. Но, как и волчица, она никогда не сдается и, наверное, никогда не попросит о помощи.
— Что, Малыш?
— Я хочу, чтобы ты знала. Я не враг тебе и никогда не буду врагом. И я сделаю все, чтобы тебя спасти. Я не прошу ничего, только позволь тебе помочь.
Потом я замолчал, чувствуя неловкость. Все было не то. Слова были не теми. Я не мог выразить всего, что чувствовал.
— Малыш…
— Нет-нет не отказывайся. Прошу тебя, не отказывайся. Человек не должен быть один. Никакой человек, тем более ты. С тобой что-то случилось. Я не знаю что, но никогда не поверю, что ты могла кого-то убить, и я…
— Я никого не убивала, — перебила она меня. — Я не убийца, и я не совершала никакого преступления.
— Я верю тебе, Лиза. Я верю тебе.
— Но в остальном, все, что я тебе сказал — правда. Ты вмешался в мою судьбу, и тебе этого не простят.
Я пытался заглянуть ей
Меня все сильнее охватывала дрожь, но теперь уже не от холода, а от нервного возбуждения.
— А что такое твоя судьба. Ты хочешь сказать, что твой удел — быть убитой?! Нет! Это неправильно, и я этого не допущу.
Она медленно покачала головой. Ее глаза блеснули чуть ярче, но глубина за этим блеском оставалась все такой же бездонной и непроницаемой.
— Малыш, ты не хочешь понимать. — Она увещевала меня, как неразумного подростка. — Все слишком серьезно. Тебя убьют, если ты не исчезнешь. Смерть — это слишком страшно. Ты не заслуживаешь ее. Ты должен жить. У тебя впереди еще много всего, много разных встреч. Целая жизнь. Тебе надо уехать и забыть все, что ты здесь видел. И никогда никому не говорить.
— Лучше ты не говори об этом. Я в любом случае останусь. Я никуда не уеду. Даже если ты меня прогонишь, я все равно раскопаю, в чем тут дело. Я подниму свои старые связи, я привлеку всех, кого нужно. У меня не такие уж маленькие возможности. Я не дам тебе умереть, Лиза. Не дам!
Она замолчала. Долго глядела на меня. Потом опустила лицо в ладони.
Я чувствовал себя опустошенным, но и окрыленным одновременно. Я верю в то, что наша работа — работа Команды Смерти — имеет смысл. Не тот смысл, который вкладывает в наши операции генерал — руководитель организации. Конечно, каждый раз мы имеем дело с преступлением — часто изощренным и всегда чрезвычайно опасным. И каждый раз мы должны это преступление раскрыть и самым решительным образом пресечь. Но дело не в этом или не только в этом. Для меня лично гораздо важнее другая составляющая нашей работы. Никто и никогда не говорит о ней вслух, но она, тем не менее, существует, и все о ней знают.
Преступление — это вершина айсберга. А то, что скрыто под внешним покровом событий и что по большей части никогда не попадает в отчеты — это огромный массив зла, несправедливости и боли. Преступление благодаря нам рано или поздно пресекается, зло отступает, боль чаще всего остается. Но самое главное, приходит справедливость, и значит, мир становится немного лучше.
Я глубоко убежден, что все мы — и я, и Капитан, и Стас — работаем в первую очередь ради этого. А здесь, в этой едва начавшейся, но уже затянувшей меня, как в омут с головой, операции, несправедливость была явно вопиющей.
Что могла сделать молодая женщина — а ей, как я видел, было едва за двадцать, — чтобы у нее появились такие могущественные враги? Сколько я не напрягал фантазию, я не мог придумать такого поступка. Ее приговорили к смерти и бросили на ее уничтожение целую армию из нескольких, без сомнения связанных между собой, подразделений.
Чушь какая-то! Если бы я не видел этого собственными глазами, ни за что бы не поверил.
Но факты оставались фактами. Налицо была чудовищная несправедливость, и я достаточно жизней прожил в своей работе, чтобы понимать — где-то совсем рядом творилось не менее чудовищное преступление.