Квест в стране грёз
Шрифт:
Глава 15. Снова убегать
Что-то изменилось в наших отношениях. Я это чувствовал. Думаю, чувствовала и Лиза. Возможно, это и был тот контакт с «объектом», что являлся моим вкладом в нашу общую операцию.
Внезапно мне стало страшно — при мысли о том, что случилось бы с ней, не окажись мы, если уж точно говорить, случайно, поблизости.
В момент, когда мы перехватили подозрительный звонок, события пошли по другому сценарию — не тому, что спланировали пока еще неизвестные преступники, а нашему. И теперь наша
А это будет трудно. Я уже знал это: очень трудно.
— Как твоя рука? — спросил я.
Она подняла голову.
— Уже почти не болит. Спасибо.
— Давай-ка смажем еще раз, — сказал я. — И лучше бы наложить повязку, чтобы предотвратить попадание инфекции.
Я достал банку с мазью.
— Хорошо бы немного посветить. Если можно, конечно.
Она кивнула.
— Думаю, можно.
Фонарик у нее был не из дешевых — с регуляторами не только фокусировки луча, но и уровня яркости. Сейчас она поставила оба на минимум. Тонкий тускловатый луч осветил руку. Только теперь, в относительно спокойной обстановке, я разглядел ее рану до конца. Выглядела она ужасно: пуля глубоко пробороздила мышечные ткани, практически наполовину срезав средний пучок дельтовидной мышцы. Утешало только то, что вторичного покраснения не было.
— Воспаления вроде нет, — сообщил я, накладывая на рану и вокруг нее новый толстый слой мази. — Но нужна повязка и, желательно, полная иммобилизация конечности.
Она отвела фонарик в сторону, став почти невидимой в темноте.
— Отвернись.
Я послушно развернулся и принялся лицезреть башенные внутренности. Спрашивать о том, для чего это нужно, я не стал.
Шорох одежды, еле слышное звяканье пряжки от ремня. Приглушенный стук осторожно положенного на пол увесистого предмета. Потом треск разорванной ткани.
— Думаю, это сгодится.
Повернувшись, я увидел, что она держит в руке бинт и рулончик пластыря.
Короткий рукав блузки, наполовину разрезанный пулей, теперь был разорван полностью.
Мази у меня было достаточно. Сделав тампон, я наложил его сверху и прикрыл сложенным вчетверо куском бинта. Несколько полосок пластыря довершили дело. Но когда я собирался наложить более массивную повязку, затрудняющую движения, она отстранилась.
— Этого не надо. Достаточно и так.
Я попытался возразить:
— Если ты будешь двигать рукой, рана не заживет.
— А если я не смогу ею двигать, то сама погибну.
Контраргументов у меня не нашлось. Зато в свете фонарика я увидел еще кое-что.
Длинный порез на боку, довольно высоко — на уровне средних ребер, прямо под грудью.
Что это?
Должно быть, я произнес вопрос вслух, потому что Лиза ответила:
— Наверное, чиркнуло пулей.
Пулей?
Она взглянула мне прямо в лицо. Глаза не блестели в свете фонарика, его луч отражался лишь двумя яркими золотыми точками, за которыми, глубоко-глубоко в бездонной темноте сияли россыпи теплых звездочек.
— Скорее всего, пулей. Когда в меня стреляли.
Порез был острый и тонкий, не похожий на тот, что на плече. Возможно ли, что его оставила пуля от полицейского «ПМ»? Впрочем, это мог сделать и острый осколок камня, когда мы подверглись обстрелу снайпера.
Откуда
Я отогнал эти мысли и эти неприятные эмоции, нахлынувшие ниоткуда. Я давно уже знал, что частая смена настроения во время операции — это норма, во всяком случае, для меня. Тебя засасывает в огромную черную воронку — новую жизнь, пропускает через кипящий водоворот событий, в которых ты должен своевременно ориентироваться, если хочешь уцелеть, а в самом конце, когда уже кажется, что эта жизнь навечно твоя, тебя, не спрашивая, выбрасывает из нее в безжизненную, стерилизованную атмосферу организации, где тебя охватывает, словно потустороннее безвременье, совсем другое существование — наполненное нескончаемыми тренингами и занятиями, но совсем лишенное вкуса настоящей жизни.
Мне хорошо было известно, что моим чувствам, моей психике предстоят серьезные испытания, поэтому ничего удивительного не было в этих волнах эмоций, идущих одна за другой.
Я присмотрелся к порезу. Вначале он, должно быть, затянулся, но теперь из него сочилась кровь. Края покраснели — плохой признак.
— Надо смазать, — решительно сказал я. — Подними одежду.
Она осторожно, сморщившись от боли, приподняла блузку. Кое-где ткань уже прилипла к подсохшей крови. Коротко вздохнув, она сильно дернула вверх нижний край блузки, разом освободив порез. Из двух-трех мест длинной резаной раны выступила свежая кровь.
У меня задрожали руки — так сильно, что я с трудом отвинтил крышку с баночки. Пришлось сильно сконцентрироваться, чтобы заставить пальцы более-менее слушаться.
Осторожными движениями я наносил мазь, накладывал тампон и бинт, аккуратно закреплял пластырем. Лиза, наверное, не отдавала себе отчета, что блузка поднята слишком высоко, и ее грудь почти полностью обнажена — небольшая, крепкая, идеально округлая, мраморно белая даже в тусклом желтоватом луче фонарика, с розовым пятном соска.
Я старался не глядеть на нее, но она все равно стояла перед глазами.
Закончив работу, я хрипло прошептал:
— Все, готово. Еще немного, и болеть перестанет.
Она опустила, наконец, полу блузки и сказала совершенно ровным голосом:
— Спасибо.
Я поднялся. Лиза ничего не заметила. Впрочем, что она могла заметить? Огонь вожделения в моих глазах? Это, наверное, слишком сильное выражение. К тому же — я только сейчас это понял — она была красивой женщиной. Без всяких натяжек, просто красивой и все. А такие, как она, привыкли к повышенному вниманию противоположного пола. Для нее это естественное положение вещей.
Почему-то все это показалось мне обидным. Я словно смешался с целой толпой мужчин, глазевших на нее, наверное, с самого нежного возраста, когда она только начала обретать женственные формы.
Вздохнув, я решил, что пора задвигать подальше все эти эмоции. Еще немного, и я окончательно размякну. Может, это просто реакция на благополучно пережитую смертельную опасность? Просто разморило меня здесь, в тишине и надежном покое.
— Малыш, — услышал я у себя в голове голос Капитана.
Голос абсолютно спокойный, даже сонный. Такой, каким наш командир всегда изъясняется в минуты опасности.