Квинтет из Бергамо

Эксбрайя Шарль

— Ладно, все! Мы оба тут наговорили много всяких глупостей, а теперь давайте-ка лучше выпьем и забудем это недоразумение. Как, согласны?

— С большим удовольствием, тем более что я просто умираю от жажды. После всех этих «Отче наш» и «Аве Мария» у меня все горло пересохло.

Они чокнулись и снова пришли в хорошее настроение.

— Все дело в том, синьор профессор,— проговорил Луиджи, облокотившись на стойку,— что в молодые годы у меня тоже были небольшие неприятности с полицией. Так что мне не понаслышке известно, что значит все время бояться карабинеров... И когда я вижу типа, который без конца озирается по сторонам, будто все время на стреме, и только и думает, как бы оказаться где-нибудь в другом месте, мне его жалко...

потому что я сразу вспоминаю себя, каким я был, пока не встретил свою покойную жену... Да, синьор профессор, я испытываю сострадание, и мне всегда хочется хоть как-то его защитить...

— Но ведь с Баколи-то расправились вовсе не полицейские...— вполголоса заметил веронец.

— Ясное дело, не полицейские, это-то и страшно... Ну что карабинеры, начнут выслеживать, в худшем случае арестуют... а тем приходится убивать, у них нет другого выхода...

— Такое впечатление, будто вы их боитесь...

— Ну, тех-то, которые расправились с Баколи, мне особенно бояться нечего, я их и в глаза-то не видел... но когда-то давно мне пришлось столкнуться с одной такой бандой... Так что можете мне поверить, синьор профессор, если есть хоть какая-то возможность не ввязываться в эту историю, то лучше держаться от нее как можно дальше...

Он одним махом опорожнил целый стакан вина.

— Забавно... Помню, когда я его впервые увидел, сразу понял, с этим парнем что-то не так... Но мне почему-то показалось, что у него нелады с полицией. Так всегда: если у тебя неприятности, сам и выпутывайся, никому ты не нужен...

— А правосудие?

— Какое правосудие?.. — по тону было ясно, что он в него нисколько не верит.

— Неужели вам не противно, что убийца этого Баколи спокойно выпутается из этой истории и не понесет никакого наказания?

— Ах, синьор профессор, синьор профессор... Это где же вы таких идей-то нахватались, не иначе, у себя в университете... Правосудие! Ma che! А откуда вы знаете, может, он это заслужил, ваш Эрнесто?

— Что значит заслужил?

— А то и значит, что заслужил, скажем, выкинул что-нибудь такое, чего нельзя было простить... Ведь у этих людей тоже есть свои законы. Может, они не такие, как у нас, но они существуют... Плюньте вы на это, синьор профессор, послушайтесь дружеского совета.

— Вообще-то я человек покладистый, а наслушавшись ваших историй, я начинаю еще больше любить свои древние камни.

— И правильно делаете!

— Послушайте, патрон, а давайте-ка накануне моего отъезда устроим себе небольшую прощальную трапезу, вдвоем, только вы и я. Открываю вам неограниченный кредит, так что вам представится случай показать мне все свои таланты — что захотите, то и приготовите...

— Шикарный вы тип, синьор профессор, если разобраться, — лицо Луиджи осветила широченная улыбка. — Идет! Но при условии, что вино ставлю я.

— В таком случае, за мной десерт!

— Договорились!

— И знаете, куда я за ним пойду? В кондитерскую «Милан»! Говорят, это лучшая кондитерская во всем Бергамо.

— Только не «Милан», а «Милане»...

— Странно... А мне казалось...

— Ну, невелика разница — Милан... Милане… Ведь главное, чтобы пирожные были вкусные, разве не так?

***

Всю дорогу до вьяле делла Мура Тарчинини чувствовал себя не в своей тарелке. Даже в самых ничтожных мелочах он ненавидел признавать свои ошибки. Если бы там было написано «Милане», с чего бы ему тогда было подшучивать над Терезой, будто она специально ездит за пирожными в Милан? С другой стороны, странно было бы предположить, чтобы девушка разгуливала по бергамским улицам с коробкой из кондитерской, завернутой в фирменную бумагу с надписью «Милан». Конечно, не исключено — и это случалось с ним частенько,— что Ромео увидел то, что ожидал увидеть. Прочитав «Мила...», он мысленно добавил в конце привычное «н», а потом убедил себя в том, что там и вправду было написано «Милан». Такие ошибки, объясняющиеся недостатком внимания

и стремлением принимать желаемое за действительное, случаются гораздо чаще, чем может показаться на первый взгляд, и самое убедительное тому доказательство — совершенно чистосердечные, хоть и порой полностью исключающие друг друга — показания очевидцев при расследовании какого-нибудь несчастного случая.

Слово «расследование» сразу же напомнило ему, зачем он был послан в Бергамо — время шло, а он пока еще так и не напал на след этих неуловимых торговцев наркотиками. Ромео представлял себе картину следующим образом: Эрнесто Баколи, тип без определенных занятий или попросту шпана, оказывается совсем на мели и, не имея других возможностей достать хоть немного денег, подается в осведомители. Он знакомится с инспектором Велано как раз в тот момент, когда случай — подслушанный разговор или чье-то неосторожное признание — приносит ему какие-то сведения о торговле наркотиками в Бергамо. Однако, скорей всего, Баколи так и не выполнил того, что обещал. Может, вел двойную игру, а может, просто хотел подороже продать свое молчание или свои секреты. И торговцы наркотиками устранили его, чтобы предотвратить риск разоблачения. Но что же такое должен был сообщить Баколи инспектору Велано, чтобы эти подонки сочли необходимым убить и его тоже?

Эрнесто был единственным, кто мог навести полицию на след преступной группы, и с его гибелью этот след обрывается. Надо во что бы то ни стало узнать, чем занимался целыми днями этот Баколи, с кем встречался? Ведь где-то же он познакомился с Велано, и если он вступил в разговор с полицейским, которого в тот момент еще не знал, то почему бы ему не поболтать время от времени с кем-нибудь другим? Вот их-то и надо найти во что бы то ни стало... Может, Эрнесто упоминал о каких-то секретных сведениях, может, хвастал, что вот-вот разбогатеет... С помощью этих случайных знакомых можно было бы выяснить, в каких краях Баколи слонялся целыми днями, а потом попытаться узнать, где выведал он те секреты, которые стоили ему жизни.

Но где искать этих знакомых? Вспомнив, как в бытность свою начинающим инспектором он, расследуя какие-то пустячные жалобы, вынужден был по велению начальства допрашивать вереницы случайных людей, Тарчинини решил набраться мужества и предпринять систематическое изучение всех публичных заведений, где более или менее регулярно мог появляться этот самый Баколи. Начал он с обследования всех ресторанов, не пропуская ни самых дешевых, ни элегантных, куда, в зависимости от переменчивого состояния своего кошелька, мог в разные минуты жизни наведываться покойный. Называя себя представителем одной из религиозных благотворительных организаций, которые — по унаследованной еще со средних веков традиции — проявляют заботу о беспризорных покойниках, Ромео делал вид, будто собирает сведения о некоем Эрнесто Баколи в надежде найти близких и передать им, если они изъявят такое желание, останки покойного, дабы достойно предать их земле в соответствии с христианскими обычаями. В противном же случае все расходы берет на себя их общество.

В этом ханжеском обличье веронец без всяких результатов опросил владельцев и обслугу ресторанов под названием «В садике», «На горке» и «Тихий кабачок». За ними последовали все бары и кафе, где Баколи мог завязать мимолетное знакомство с владельцами или посетителями заведения. И по мере опроса — при всем неправдоподобии такого вывода — все больше создавалось впечатление, будто ни одна живая душа никогда в глаза не видела и не вступала ни в какие беседы с покойным Баколи... Все это никак не укладывалось у Тарчинини в голове, ведь даже если покойному было не по карману посещать более или менее дорогие заведения, не мог же он хотя бы время от времени не заглядывать промочить горло в какое-нибудь небольшое кафе или забегаловку... И в этом случае приходилось признать, что он наткнулся на настоящий заговор молчания — из страха и желания избежать ненужных осложнений.