Л. Пантелеев — Л. Чуковская. Переписка (1929–1987)
Шрифт:
— Эту икону мне подарил князь Трубецкой…
В годы войны эта необыкновенная женщина и ее две дочери прятали у себя в доме, в подвале, еврейских девушек и детей, бежавших из гетто…
Впрочем, всеми этими яркими впечатлениями в письме не поделишься.
Дорогой Алексей Иванович.
Итак, Вы уже дома.
Я живу в городе. Меня показывают врачам. Болеть — это теперь, по-видимому, моя вторая профессия. На улицу не выхожу: можно, но нет сил и времени, да и куда здесь пойдешь.
Сегодня, может быть, на два часа на машине съезжу к К. И. в Переделкино. Я его не видела месяц и это меня терзает.
Вообще, многое терзает — и личное и общее, как говорил
Например, смерть Эренбурга — которого я никогда особенно не любила. А вот ударила меня его смерть — значит, он как-то светил, производил свет. И по-другому, на другой манер, ударили похороны — о которых можно было бы написать, как Вы написали о похоронах М. М. [377]
377
То есть о похоронах М. М. Зощенко. См. письмо 107.
А клеветы на лучшего, благороднейшего из наших писателей [378] — каждый день новые, организованные, гнусные, подлые!
Мне кажется, что, если бы я могла на них вслух ответить, у меня сразу перестало бы болеть сердце.
_____________________
Из хороших новостей — радует меня, что Александра Иосифовна пытается жить в Комарове и ей это пока удается.
Кстати, не приобрели ли Вы такую игрушку, какую я подарила ей на день рождения? Мне кажется, это сейчас предмет первой необходимости [379] .
378
Речь идет об А. И. Солженицыне. На партийных инструктажах о нем распускали наветы и клеветы.
379
Подразумевается транзистор, по которому можно было услышать голоса зарубежных радиостанций.
Дорогая Лидочка!
Меня тоже очень (и тоже неожиданно для меня самого) огорчила смерть Ильи Григорьевича. Видно, и мне он как-то СВЕТИЛ. Два десятилетия (или около этого) во всяком случае: в ранней нашей молодости и вот — эти послекультовые времена, оттепелевые и последующие годы.
Игрушка, о которой Вы пишете, у меня есть. Летом она меня очень выручала, сейчас же я ею почти не пользуюсь: и времени нет, и места!
Работал я летом не много. Рассчитываю попозже заточить себя в Комарове, чтобы возместить протори и убытки.
Маша учится в V классе.
Школа — ужасная. Классный руководитель — профессиональная пионервожатая, которой вдруг поручили преподавать историю. Арифметика, по-прежнему ненавистная и непонятная, вдруг стала не самым неприятным предметом.
PS. Жажду прочесть Ваши ахматовские дневники.
В постскриптуме да еще на полях об этом говорить, может быть, не гоже, но меня огорчает и судьба А. И. [380] (хотя, если смотреть широко, судьба у него завидная), и еще нечто личное. Я никогда не посылал своих книжек людям, с которыми не связан дружески, не посылал Горькому, не послал (хотя тот и просил) Вс. Иванову. А Солженицыну послал. Он не ответил мне. Бог с ним — или не понравились, или — такая манера: были и есть художники, берегущие свое время и не отвечающие на письма. Обидно, но терпимо. Когда же я не увидел своего имени среди адресатов письма IV Съезду [381] [недописано. — Е.Ч.].
380
А. И. Солженицын.
381
А. И. Солженицын разослал
Дорогой Алексей Иванович! Спасибо преогромное за книгу [382] . Я стала перечитывать указанные Вами страницы и зачиталась вновь. А побед Вы, я вижу, одержали множество — и каких радостных побед! Они так и сверкают и радуют сердце.
А вот насчет игрушки — что и времени, мол, нет, и места нет — это Вы меня огорчили. Я уже сейчас и жизни своей не представляю себе без нее [383] .
382
Л. Пантелеев.Избранное. (Л.: 1967) с надписью:
«Дорогому другу Лидии Корнеевне Чуковской от преданно любящего ее Л. Пантелеева.
383
Намек на транзистор.
Так же, как не представляю себе жизни без классических произведений. У меня тут был один наш общий знакомый — так я его просила (он отчаянный библиофил!) позаботиться в этом смысле о Вас. Так что Вы не удивляйтесь, если он вдруг предложит Вам недостающие у Вас тома Собр. Соч. [384]
Дорогой Алексей Иванович.
384
Намек на рукописи А. И. Солженицына, которые ходили в Самиздате и обещание передать их с оказией А. И. Пантелееву.
385
Описка Л. К.
Спасибо за добрые пожелания.
Теперь угадайте, как я провела Новогоднюю ночь? Ни за что не угадаете. Я была одна. Не спала (Вы и К. И. заразили меня бессонницей). Люша уехала стеречь К. И. Я лежала (у меня накануне был стенокардический приступ, впервые). Ну вот. И тут я увидела «Нашу Машу», недавно возвращенную мне С. Э. Бабенышевой. Я начала перечитывать. И читала, не отрываясь, до 7 часов утра!
Если верить приметам, это значит, что я теперь весь год буду читать Л. Пантелеева. Давайте! Жду!
Нет, до чего же хорошая «Наша Маша»! Мне она сейчас понравилась еще больше, чем в первый раз.
Как все люди видны! И город! И леса! И грибы! И, главное, — неуклюжий, страстный, нежный, проникновенный — а иногда нелепый — папин роман с дочкой!
Возникли ли у меня какие-нибудь новые пожелания?
Да. Маленькие.
1) Вы очень злоупотребляете словом «глазенки». Вообще уменьшительных не любите, а это — чуть не в каждой строке.
2) Насчет сиденья и стоянья в трамвае Вы, конечно, правы. Но я добавила бы вот что: когда-то места для детей были введены потому, что хотели оградить ребенка от давки. Ведь в самом деле в трамвайной давке маленькому труднее, чем большому, — пинают, крутят со всех сторон. Поэтому ребенку дали правосидеть, занимать целое место. Глупые же родители приняли это право за обязанность.
Дорогая Лидочка!
Вы спрашиваете, над чем я работаю. Отвечу охотно, потому что и сам собирался с Вами об этом говорить. Пишу воспоминания о Максиме Горьком. Тема: за что же я его тогда(или все-таки) люблю и вспоминаю его длинную сутулую фигуру почти с нежностью?
Ко мне обратилась «Детская литература» (журнал) с просьбой ответить на анкету: