La Cumparsita… В ритме танго
Шрифт:
— Ярослав… — жена кулачком одной руки растирает глаза и закидывает голову, чтобы посмотреть на высоко сидящего меня. — Что с тобой?
— Да, детка? — киваю ей в ответ.
— Который час? Что происходит? Уже пора вставать? — она упирается своим локтем в матрас, медленно приподнимается и испуганно оглядывается по сторонам.
Тонкая, как будто воздушная, ночная сорочка, крученые бретельки-макаронины, слепящий белый цвет и выбитое кружево по краю чересчур глубокого декольте. Маленькая женская грудь дергается, как у цыпленка, шарики-соски топорщатся и подмигивают мне из
— Слишком поздно! Не надо просыпаться, ложись обратно и давай на боковую, — медленно поворачиваю голову и обращаю свой взгляд на электронные часы, стоящие на моей прикроватной тумбе. — Всего лишь два тридцать ночи! Вот, смотри! — указательным пальцем правой руки указываю на яркие салатовые цифры, разграниченные друг от друга мерцающим двоеточием. — Давай-ка назад, греби на свое место, жена.
— А ты тогда почему не спишь? — Дашка все равно подсаживается ко мне и утыкается гибким телом в мое здоровое плечо. — Опять? — вскидывает взгляд, суетится, читает мое ментальное сообщение, пытается выразить сочувствие, но последнее сделать ей не позволяю. Жена жалеет, а это без сомнения очень плохо для меня.
Поэтому я запечатываю рот моей Горовой здоровым и уверенным поцелуем, настырно и довольно сильно терзаю нежные губы и не даю ей ничего сказать. Жена спросонья слабо упирается, лишь тоненько постанывает, однако все же умудряется зевнуть и что-то даже членораздельное промычать.
— Ты избавляешься от меня? — шепчет, когда я разрываю наши губы. — Хочешь побыть один? Мне спуститься вниз, Ярослав?
— Даже и не думал. Попробуй только, — прикасаюсь губами к гладкому и прохладному лбу. — Не смей так делать, Даша. Странно и, если честно, страшно выглядит и ощущается точно так же.
Мне до жути надоело почти еженощно просыпаться в гордом одиночестве. Неоднократно заставал ее жалко развалившейся на диване, стоящем на первом этаже в общем помещении. С каким-то жутковатым, нездоровым видом, словно зачумленная эмоциональным приходом, Дарья слепо пялилась безумным, сильно влажным взглядом в высокий потолок и круговыми движениями, как будто успокаивала накативший приступ, гладила свой лобок, словно сама себя удовлетворяла. На все мои вопросы о том, что с ней происходит или что ее так сильно беспокоит, ответ был стабильно постоянным:
«Обыкновенное несварение желудка, я сильно переела, Ярослав!».
Желудок? Непосредственно возле женского лобка?
«Как скажешь, рыбка! Не возражаешь, если я побуду здесь и поддержу тебя?» — задавал вопрос.
Она утвердительно кивала, а я усаживался рядом, кривобоко располагался на полу, иногда в неудобном положении дремал, закинув голову к ней на грудь, точно так же, повторяя все ее движения, поглаживал ужасно горячий женский живот, шептал, вероятно, непотребные слова, и умолял встать, а когда она сдавалась, и мы поднимались в нашу спальню, там укладывались, долго ласкались и разморенные нежностью наконец-таки засыпали друг у друга на плече.
— Ты меня целуешь, словно затыкаешь, теперь еще укладываешь спать, а сам
— Не ошибаешься, Дашка. Тебе нужно отдохнуть. А у меня голова не отключается, рыбка, понимаешь? Одно и то же, да по десятому кругу.
— Ты волнуешься за сына? Он не звонил тебе?
— Пока нет.
— Так позвони ему сам, — с улыбкой предлагает.
— Даш, я не знаю, что ему сказать.
— Неправда.
— Что? — ухмыльнувшись, изумляюсь тому, как она с уверенностью, хоть и сквозь дрему, произносит очень странное предположение.
То есть, я еще и вру, по ее мнению? Она недоговаривает мне, как вариант себе, а я всего лишь себе и паровозом сыну. Ей соврать точно не смогу! Не те у нас с ней отношения.
— Ты все знаешь, товарищ, но боишься вслух произнести, — степенно продолжает, чуть ли не загробным важным голосом, вещать.
— Боюсь? Ты серьезно, Даша? Спишь, похоже? — ехидно задаю вопрос.
— Ты боишься, что он не станет тебя слушать. Я права? — мягко и весьма елейно произносит.
Она была в таком же положении, видимо? Жена права? Ей, видимо, советовали, хотели сделать лучше и полезнее, а рыбка лишь хвостом вильнула и в нейтральные воды собственного мнения уплыла? Права ли Даша? Нет, едва ли!
Кирилл Горовой — шестнадцатилетний мужчина, к тому же с моим, если верить Вике, стоическим, весьма тяжелым и непокорным характером. Трудно будет достучаться до самоуверенного пацана, если он башкой упрется в то, в чем видит в недалеком будущем себя. Печенкой чую, что даже крепко возненавидит, по-сыновьи проклянет и отречется от меня, как от своего недоделанного отца. Все сразу, мгновенно и одновременно! Скоропостижно я перейду из разряда «великолепный папа» в касту «неудачник, непонимающий собственного ребенка». А я там уже когда-то был, не желаю к этому ни при каких условиях возвращаться.
— Дарья, ложись-ка спать, пока я силой не завалил тебя, — наигранно грожу.
— Ну вот опять! — недовольно бухтит.
— В чем дело, Горовая? — шиплю в ответ. — Считаю до трех! Раз…
— Бога ради, товарищ! — ворчит и квохчет. — Что за отношение?
— Два… — размеренно отсчитываю минуты до ее предполагаемого позорного «конца».
Она, покряхтывая, сползает вниз, дергает ногами, смешно укладывается на бочок и подбирает молитвенно сложенные ладони себе под щеку.
— Доволен? — рычит, почти не раскрывая рта, рассматривая из-под ресниц меня.
— Глаза, Даша! Не щурься, будь добра.
— Тренируешься в гипнозе, дурной товарищ?
Может рот ей завязать?
— Раз… — опять грубо начинаю свой отсчет.
— Да, пожалуйста.
Дарья закрывает глаза и шумно выдыхает. Знаю, что не спит и даже не пытается заснуть. Пусть молча полежит, а я пока поразмышляю.
Что Кириллу следует сказать после того, как мы чрезвычайно продуктивно поговорили о его судьбе с горько, но все-таки бесшумно, плачущей Викторией, сидя возле его больничной палаты в то время, как врач проводил осмотр и выдавал свое заключение о повреждениях, которые сын получил в результате аварии на треке?