La Cumparsita… В ритме танго
Шрифт:
— Хорошо. Что там? Я хочу посмотреть. Ну! — пытаюсь оттолкнуться от каменного тела.
Ярослав не позволяет сделать ни одного движения, зато спокойно продолжает фактически допрашивать меня.
— А ты как?
Не знаю! Противоречивые чувства, если честно. Трудно описать то, что я на самом деле ощущаю.
— Что там? — намереваюсь соскочить с ответа на несимпатичный для меня вопрос.
— Даша?
Не отстанет же! Надо бы, наверное, подумать…
Я чувствую обиду? На что конкретно и по какому поводу? Да, разве что, только на себя. А причина есть для этого? Неразумное поведение несколько лет назад. Как там в народе говорят:
«Будет слишком поздно, локти себе начнешь кусать, но то, что сделано не воротить назад!».
—
— Что там? — дергаюсь, да все без толку. — Пожалуйста… — жалостливо говорю.
— Все в порядке…
Возможно, злость? На кого? Или опять же, на что и по какому поводу? Да на себя! Я зла на то, что натворила, поддавшись долбаному порыву, заранее тяжесть всех последствий не рассчитав. Меня же обо всем предупреждали. И снова та же самая пословица:
«Сделанного не воротить назад!».
А если это откровенная зависть? Зависть чужому счастью, например? Не знаю, не знаю, не знаю… Не знакома с этим чувством в полной мере. Я ведь привыкла, что, как правило, окружающие по-черному завидуют мне. Все эти первенства, мои уверенные успехи в учебе, в танцевальной карьере, удачи по жизни и счастье быть рожденной в такой семье.
— Назад! Опасная близость! Стоп! Кирилл! — раненым зверем орет в динамик Ярослав.
Муж кричит и пальцами впивается в мое тело. Он меня пронзает, а я, словно в агонической судороге, выгибаюсь и резко задираю голову.
Но не на что смотреть! Сейчас у моего мужа абсолютно мертвый взгляд…
Глава 25
Горовые…
Ярослав. Фантомные боли III
Своими собственными глазами наблюдаю, как из-под изувеченного не одним касанием с закаленным дорожным покрытием этой гоночной трассы корпуса болида, схватив под тонкие мальчишеские плечи, вытягивают моего сына. Яркий шлем, красно-белый комбинезон, алые перчатки и специальная спортивная обувь. Мужское своеобразно вытянутое безжизненное тело, непропорционально длинные ноги, худые, словно изможденные, руки, и его огромная голова, скрытая под, казалось бы, надежной защитой странным образом раскачивается по сторонам. Это смерть? Так выглядит костлявая старуха с косой?
«Кирилл, с тобой все в порядке? Горовой, как ты? Прием?» — непрерывно, словно заведенная механическая обезьянка, долдонит в рацию Алексей «Карл» Петрович, мой старый добрый и надежный тренер. — «Ты жив, Кир? Ответь, прием-прием?»
Сын не реагирует на вызов и ничего не сообщает о себе ни жалкими стонами, ни свистящими вздохами, ни скулежом или раненым мычанием. В своих наушниках я слышу лишь жуткий скрип, кошмарный грохот, мертвецкий, наводящий страх и ужас шелест, и шепот приближающейся смерти, грозно восседающей на белом коне. Тот самый блядский белый шум — чудовищные помехи, подобие радиосвязи между миром мертвых и пока еще живых людей. Так не должно быть! Есть в этом что-то нереальное, иррациональное, однозначно глупое и жутко несправедливое. Слишком рано, просто рано, однозначно рано… Я свидетельствую на кончине собственного ребенка? Пиздец! Судьба, ты чересчур жестока. За что юному мальчишке был вынесен такой ужасный приговор? Если есть в чем-то моя вина, то мне за все и отвечать. Весьма изощренно, изобретательно и несправедливо ты караешь невиновного, заставляя виноватого за его мучениями наблюдать.
«Возьми меня, а сына оставь!» — кого-то или что-то заклинаю в свой микрофон. — «Что там? Почему все замолчали? Кирилл, это папа! Прием?»
«Ярослав, спокойно, парень!» — мужская рука увесисто прикладывается к моему плечу, пару раз сжимает, затем сильно встряхивает и осторожно толкает. — «Тихо-тихо. С ним еще работают…»
Тренер утешает, заглядывает мне в глаза — уже сочувствие предусмотрительно выражает, а это означает, что Кирилл не выжил! Да? Мой почти семнадцатилетний сын погиб.
Твою мать! Резко просыпаюсь, подскакиваю на кровати, при этом больно толкаю Дашу в бок, она громко ойкает и стонуще всхлипывает:
— А-а-ай!
— Прости-прости, рыбка, — ерзая задницей, аккуратно отодвигаюсь от скрутившейся у моего бока в идеальный бублик хнычущей жены, ковыляющим движением поднимаюсь выше, к самому изголовью. Уперевшись спиной в деревянные брусья кровати, пальцами живой руки провожу по обезображенному жуткой болью лицу спящей то и дело вздрагивающей женщины. — Дашенька, я не хотел. Слышишь?
— М-м-м, — мычит и, прислонив ладошку к своей мордашке, прячется от меня.
Это чертов сон! Третью ночь подряд мне снится смерть моего единственного ребенка. Похоже, в тот день, день его жуткого и неудачного заезда я получил к тому же ударную дозу крайне неприятных воспоминаний, а не только шквал жалящих пощечин от своей бывшей жены. До сих пор в ушах стоит вой голосящей Виктории о том, что я исключительная бездушная, жутко упрямая сволочная тварь, уничтожившая не одну прекрасную жизнь. Сначала нагло и специально обрюхатил ее, испортив тем самым только-только начинающуюся учебу в высшем заведении и возможную карьеру, которая ожидала ее по окончании университета, бездумно наградил ребенком восемнадцатилетнюю школьную любовь, тогда казалось, что всей жизни, а три дня назад чуть не лишил ее того нелюбимого «подарка». Она истошно вопила, словно странным образом оглохла — если честно, я ни слова не понимал из того, о чем Виктория кричала, фактически выплевывая свои претензии мне в лицо, — и одновременно с этим лупцевала по щекам меня, а моя жена, моя Даша, испугавшись одичавшей женщины, у которой в тот момент старший и случайный сын балансировал между жизнью и смертью, забилась в угол тренерского шатра жалкой мышью и при каждом звонком ударе женской ладони по моим щекам вздрагивала и слабо причитала:
«Пожалуйста, пожалуйста, только не умирай!».
Ни хрена себе замес организовался в тот момент! Чужая баба сандалила женатого мужика так, словно имела на это безоговорочное право, а Дарья, у которой на правом безымянном пальце золотой карт-бланш на безоговорочное владение этим полуинвалидом, в сторону отошла, словно поддерживала бабское дурное рвение. Рыбка специально демонстрировала лояльность Вике, так сильно боялась материнского гнева, или неосознанно предавала меня? Ее муж еле оттащил свою жену и звонкой оплеухой отрезвил рвение Виктории. Она резко заткнулась, глотнула слезы, зажевав обидой, и затравленным зверьком смотрела на нас с Андреем, пока мы терпеливо ожидали сообщений от команды спасателей, вытягивающих из-под груды искореженного металла мальчишку, от физического состояния которого зависели жизни четырех взрослых людей и одного несмышлёного грудничка. Мелкий сильно рисковал остаться без драгоценного материнского молочка, если учесть тот факт, что Виктория кипела от ярости, то можно смело утверждать, что детская смесь в ее груди… Сварилась и сбежала! Она искусственно перевязала себе грудь всего лишь через несколько месяцев после рождения второго сына? И в этом тоже моя вина?
Это была отменная фантасмагория на глазах практически всего тренерского коллектива «Хекстел-моторс». Великолепная игра, да и роли невероятно задушевные! Очень атмосферно, феерично, страстно и весьма эмоционально, как нынче модно говорить. Атмосфера чересчур искрила, трещала и электризовала небольшое помещение, сильно подогревала кровь у крохотной группки сильно озабоченных людей — у толстокожего папашки, обманутой жестокой тварью мамы, степенного отчима, нового мужа бездушно преданной жены, и у маленького испуганного ребенка — моей спрятавшейся в свой кокон, как в рыбью икринку, Даши…