Лабиринт Ариадны
Шрифт:
— …этот лабиринт… — он снова переходит на английский, и температура в комнате падает на несколько градусов. — Как у тебя родилась эта идея?
Смуглые длинные пальцы крутят тонкую ножку бокала, вино плещется прибоем о прозрачные стенки, оставляя на них разводы розовой пены. Я глубоко вдыхаю кисловатый запах винограда, делаю глоток…
И пожимаю плечами:
— Не знаю. Я же говорила — не люблю референсы. Немного Хроник Амбера, немного греческой мифологии, немного зеркальных лабиринтов в Луна-парках… не помню!
— Сложно найти
Собственно говоря, я уже почти сижу у него на коленях, перекинув ноги через крепкие бедра в узких белых джинсах. Чуткие пальцы играют неслышную мелодию на моих лодыжках: то скользят по ним невесомо, то крепко сжимают.
— Наверное. Лабиринт — это такой базовый символ… Мне кажется, я родилась с этой идеей в голове.
— Пей, — кивает он. — Пей еще, Ариадна.
У вина удивительный легкий вкус, его хочется еще и еще.
Точно так же, как поцелуев того, кто склоняется надо мной.
Он близко — и я пью.
Иду в жаркий и терпкий туман цвета винограда.
Там теряются осколки реальности — она вспыхивает искрами, отражаясь в острых гранях лабиринта.
Вот я над чем-то смеюсь, случайно проливая вино мимо губ — и темноволосый бог быстро наклоняется, чтобы рубиновый ручеек, стекающий по шее, не успел коснуться края шелкового платья. Горячий язык слизывает капли, поднимаясь от ложбинки груди к ямочке под горлом.
Ахаю — и плещу вином в него, чтобы тоже слизать вино с его кожи, но промахиваюсь и заливаю белую рубашку. Он усмехается и расстегивает ее, снимает, отбрасывает в сторону. Я жадно поглощаю глазами его безупречное бронзовое тело. Каждая мышца прорисована, словно чернилами — искусно, совершенно, божественно.
— Ну же, — кивает он на размазанные по гладкой груди капли вина. — Ты же хотела.
И я, не колеблясь, приникаю к его коже — терпкой и свежей, словно виноград, нагретый июлем. Он пахнет жарой вблизи моря, солеными каплями, высыхающие под ослепительным солнцем, теплом, от которого тают мышцы.
А вот еще осколок мгновения: у нас один бокал на двоих. Мы пьем из него по очереди — и сразу целуемся. Между нашими губами смешивается два совершенно разных вкуса. Один травянистый и сладкий, другой — крепкий и фруктовый. Мы как два разных сорта вина, сливающиеся в редкостно удачный купаж.
И снова вспышка, без перехода — его голова между моих бедер, и я опять попадаюсь пальцами в ловушку его упрямых локонов. Мои стоны — от гладкости черных завитков, шелково скользящих по коже, от нарастающего томления, рожденного его губами, от сладости и порочности горячего дыхания, щекочущего нежное и влажное.
— Хочешь попасть к звездам?
— С тобой?
— Я же не отпущу тебя одну. Там водятся очень опасные звери и боги.
— Возьми меня. Себе. С собой.
Его руки обнимают кофейный шелк, и тот льнет к ним, соскальзывая с моего тела сам собой.
Я
— Ты красив, как бог… — мои тайные мысли прорывают блокаду разума и вырываются лихорадочным шепотом.
— Как Аполлон? — смеется он.
— Как Дионис, — отвечаю я, ловя губами струйку вина, что льется из бокала, который он держит надо мной. — Как тебя зовут? Я все еще не знаю!
— Дионис! — смеется он.
— Вакх, Лиэй, Орфос, развратный пьяный бог, — я согласна называть его любым из имен.
Ремень на белых джинсах, уже запятнанных вином, он расстегивает сам, но я в нетерпении тяну молнию вниз и ахаю.
Определенно — Орфос. «Прямой» — и да, именно в том самом смысле.
Жаль, что мифы не предупредили о том, что кроме безупречной формы есть еще весьма угрожающий размер. Не зря же Дионис — отец Приапа.
— Мне страшно!
— У тебя горят глаза, Ариадна, — смеется он.
— Но интересно!
И снова — вспышка.
Глава двадцать первая. Ариадна бежит
…вспышка.
Сквозь густой туман в голове пробилось воспоминание о том, как я совершенно голая, в одних босоножках на шпильках сижу сверху на бронзовокожем боге. Его руки у меня на бедрах, мои ногти вонзаются в его гладкую грудь, его голова запрокинута, открывая острый кадык.
Я двигаюсь рывками — сначала медленно и замысловато скольжу по нему назад и вперед. А потом резко насаживаюсь до упора, чувствуя, как он сладко-больно ударяется обо что-то внутри.
Задыхаюсь, но вонзаю ногти глубже, продолжая говорить:
— Не было бы никого Близзард и Биовар, если бы они однажды не рискнули сделать ставку на новое! На то, чего никто еще не делал! И не будет, если больше никто не попробует! Но вы ждете того, кто сделает это за вас! Не хотите рискнуть своими деньгами, надеетесь, что такие, как я, рискнут своими жизнями и вложат все, что имеют в свои идеи. И уж если взлетит — тогда вы придете с чеком! Конечно, так дешевле, чем поддерживать наивных мечтателей! Но как же трусливо!
Я закрыла глаза и прижалась лихорадочным виском к холодной обшивке самолета.
Господи боже, как же стыдно…
Порно-коммунистка без трусов. Отнять игровые компании у богатых и отдать их бедным. А потом еще трахнуть этих богатых. Но только самых красивых. Я что — молча не могла наслаждаться?
…вспышка.
На губах все еще остался привкус вина. Но чем дальше мы улетали от Кореи, тем кислее он становился, пока не превратился лишь в темную сожженную танинами кожу, которая отслоилась, пока я кусала губы. Холодный яблочный сок с химическим привкусом из пластикового стаканчика окончательно смыл воспоминания о колдовском «Смехе Диониса», оставив на память лишь тяжесть в голове и спазмы в желудке.