Лабиринты чувств
Шрифт:
Впрочем, нет времени на то, чтобы впадать в уныние Надо торопиться жить…
Из двадцати минут, отпущенных на дорогу до завода, оставалось всего двенадцать…
На проходной Юлю притормозили.
— Минуточку!
— У меня ее нет!
Действительно, именно в этот миг она должна была перешагнуть порог директорского кабинета.
— А пропуск есть?
— Должен быть заказан. Синичкина, корреспондент.
— Посмотрим в списке.
А список такой длинный! И фамилии в нем, видимо, расположены
— Ага, вот. Ю.В.?
— Ю.В.! — Юлька ринулась было через турникет, но ее снова остановили:
— Паспорт!
— Нет с собой паспорта! Но директор меня ждет.
— Откуда мне знать, что директор ждет именно вас?
— Я же Синичкина Ю.В.! Юлия Викторовна?
— Докажите. Предъявите любое удостоверение личности. Предприятие у нас стратегическое…
Юлька стала лихорадочно рыться в сумочке. Там оказался только проездной в пластмассовой рамочке да помятый кусочек картона — пропуск на телевидение. Не постоянный, а декадный: зловредный Андрей Васильевич таким образом подчеркивал, что в любой момент может Юлю уволить.
— Такой сойдет?
— А где фотография?
— Сейчас.
Чтобы не фотографироваться каждые десять дней, Юлька не приклеивала снимок к пропуску, а прикрепляла канцелярской скрепкой. Естественно, в сумочке, где все лежало беспорядочно и вперемешку, скрепка постоянно соскакивала.
Наконец она нащупала фотографию 3х4 и предъявила ее:
— Это я. Похожа?
— Ладно. Идите.
— Благодарю вас. Я уже опоздала.
Через три… даже через четыре ступеньки по лестнице вверх… четвертый этаж…
— Эй! Куда вы! Можно на лифте! — донеслось ей вслед от проходной.
Какой там лифт! Его еще ждать нужно!
Вот она, просторная приемная, обставленная солидной кожаной мебелью.
Пожилая секретарша с шевелюрой, подкрашенной фиолетовыми чернилами, предупредила:
— Тарас Францевич просил перед вами извиниться…
— Опоздала?! Но это из-за вашей проходной…
— Наоборот. Директор поручил спросить, не сможете ли вы немного подождать. Он прекрасно знает, что у вас, журналистов, каждая минута на счету, однако у него незапланированный посетитель. Американец.
— Что за вопрос! Конечно, подожду.
— Кофейку?
— Что вы! Не беспокойтесь! — замахала руками Юля. Ей было неудобно утруждать пожилого человека.
— Это входит в мои обязанности, — улыбнулась секретарша. — Не стесняйтесь.
— Я и не стесняюсь. Журналистка — профессия не застенчивых. Только давайте, я все сама налью. И себе, и вам. Не сахарная, не растаю.
— Хорошая вы девочка, — сказала секретарша, и тут на ее столе загудел зуммер. — Извините, вызывает.
Она исчезла за тяжелой дубовой дверью, и через минуту выглянула оттуда, очень довольная:
— Тарас Францевич передумал. Вы не помешаете его беседе с американцем. Заходите. А кофе я все-таки принесу сама — вам троим.
— Знакомьтесь. —
Посетитель чопорно поклонился.
— А это — Юлия Синичкина, корреспондент, восходящая звезда российской журналистики.
— Отшень приятно! — Американец взял узкую Юлину руку в свои огромные лапищи и галантно поцеловал. Но не ограничился этим, а добавил приятным бархатистым голосом, которому сильный акцент придавал особое очарование:
— Хороший нэйм… имя. Синьитчка — это маленькая синьитса. The bird. Порода птьитс.
Юлька испугалась, что директор сейчас рассердится: у него каждая минута на счету, а иностранец разглагольствует на посторонние темы! Так и на ее интервью времени не хватит!
Однако Тарас Францевич, вопреки ожиданиям, казалось, был в восторге от завязавшейся беседы:
— У нашего гостя обширная эрудиция! — произнес он почтительно и любезно.
— Благодарья ваш великий поэт Пушкин! — объяснил мистер Джефферсон.
«Везет мне на знатоков Пушкина, — подумала Юлька. — Вчера Денис, сегодня этот… как его… Квентин».
Директор заинтересованно спросил:
— Разве Пушкин писал о синичках?
— О, е! — отозвался мистер Джефферсон. — Спой мне пьесню, как синьитса чихо за морем джила!
Директор на полном серьезе продолжил:
— Спой мне песню, как девица за водой поутру шла!
Очень странный был диалог — особенно учитывая, сколь занятой человек Тарас Францевич.
«Люб опытно, почему он так лебезит перед этим иностранцем? Наверное, тот прислан со своего предприятия, чтобы заключить с российским заводом какой-то очень выгодный контракт».
Она присмотрелась к американцу повнимательней.
Это был крупный широкоплечий шатен лет тридцати пяти. В его необычно ярких голубых глазах ясно читалась поэтическая мечтательность, несмотря на то что работал Джефферсон в технической отрасли, смежной, по словам директора, с машиностроением.
Своеобразие его лицу придавал очень широкий и очень высокий лоб: художники обычно наделяют такими лбами древних философов и мыслителей, чьих портретных изображений история не сохранила.
Одет мистер Джефферсон был безукоризненно респектабельно: хорошо сшитый темный костюм-тройка, белая сорочка и галстук, искусно подобранные в тон пиджаку.
«Ну, точно, — решила Юлька. — Он представляет собою что-то типа коммивояжера или рекламного агента, который должен выгодно продать продукцию своей фирмы. Агентов всегда обязывают так одеваться. Считается, что тогда их бизнес станет успешнее; добротно одетый человек якобы внушает покупателю больше доверия».
Надо сказать, что доверие Квентин Джефферсон, несомненно, внушал. В его внешности было что-то располагающее. Чувствовалось: этот человек не обманет, не предаст, не подведет. Он всегда будет верен как своему слову, так и людям, с которыми общается.