Лауреаты
Шрифт:
– Что вы будете делать, если здесь появится хулиган?
– А что делать? Я его с левой – бац! – и вырубаю.
– А если двое хулиганов?
– Я первого с левой – бац! – и вырубаю. Второго с правой – бац! – и вырубаю.
– А если трое?
– Я первого с левой – бац! – и вырубаю. Второго с правой – бац! – и вырубаю.
–
– А третьего у меня день рождения.
Один из моих приятелей пересказал эту шутку знакомому охраннику. Начав со слов: «Слушай, тут анекдот прямо про тебя…» – и далее по тексту. Тот внимательно выслушал и пожал плечами:
– Почему про меня? У меня-то как раз день рождения двенадцатого числа!
А в начале девяностых качки в цивильных костюмах с бирками «секьюрити» смотрелись вполне натуральными бандитами и юмора не воспринимали вообще.
– Привет, ребята, – осторожно сказал Красовский. – Мы тут побреемся. Мы лауреаты, нас снимать будут.
Охранникам на лауреатов было наплевать абсолютно в той же степени, что и на остальное человечество. Так что мы соскребли щетину без всяких дополнительных рукоплесканий.
Как сказал бы мой знакомый журналист Кракин из Кишинева – «побрились лесбием».
Красовский настоял пройти за кулисы. Потолкаться среди других великих деятелей культуры. Завязать или углубить перспективные знакомства. На что я ответил чистосердечным согласием.
Среди моих тогдашних полезных знакомых ближе всех к перспективным считался мясник Валера из магазина на 6-й Красноармейской.
По ту сторону занавеса охранников было значительно больше. Нас передавали по цепочке от одного поста до другого. Пока не сплавили в служебный буфет.
Правда, знаменитостей там тоже не оказалось. Знаменитости кайфовали по отдельным грим-уборным. А в буфете командовала какая-то седьмая помощница пятого режиссера. Она утомленно уточнила наши места, чтоб в нужный момент операторы знали, кого увековечивать.
Зато на обратном пути мы уверенно заблудились. Минуты за полторы до объявленного начала концерта. Когда ассистенты и помощники разом оторвались от основного буфетного занятия и дружно пропали.
Мы метались по лабиринту узких переходов, спрашивая дорогу у всех, кто попадался под руку. Нас корректно посылали дальше. И мы вместо зала вновь и вновь выходили к сцене.
Это уже выглядело мистикой. Вероятно, дворец строили с расчетом, что кремлевские вожди могут появляться только в президиуме. Их выход в ряды одобрительно голосующей публики принципиально не предусматривался. Во всяком случае, мы с Сережей, как загнанные лошадки, проскочили-таки на зрительскую половину через боковую
Хорошо еще, что начало праздничного шоу традиционно задержали. Собственно, это и был самый светлый момент мероприятия. Не считая, конечно, вручения памятных дипломов. Да и то радостного только для тех, кто их получал.
Потому что сам концерт получился абсолютно нулевой. Или, как принято говорить в особо творческой среде, – «какашечный». Не пробуждающий высоких чувств и дивной неги. Не дарящий пищу пытливому уму. Не принесший редкого эстетического наслаждения. И так далее.
В общем – большой и серый. Как задница у носорога.
В первую очередь, виновато телевидение. Когда идут съемки, артист вынужден выступать под фонограмму. Живой звук плывет, и его надо минут сорок подстраивать под каждого исполнителя. Что даже с суперфирменной аппаратурой технически безумно сложно. Тем более, за те же билетные деньги.
Популярные записи сейчас есть в любом доме. И платить за то, чтоб слышать их еще раз, публике категорически не нравится.
Фонограмма не дает главного – прямой волнительной связи сцены и зрителя. Без которой искусство, по сути, превращается в красочную помойку.
Артисты это понимали. И ударно работали строго на камеру. Источая улыбки и лукавые взгляды четко в пятиметровое окружающее пространство. И не обращая внимания на отсутствие восторженных криков из зала.
Короче, впечатление было гадостное.
Ко всему прочему, я еще и нервничал. Я не так часто, как хотелось бы, становился полноценным российским лауреатом. То есть пока ни разу.
Мне казалось, что в последний момент я вдруг сделаю что-нибудь не то. Выроню памятный диплом. Не прочувствую, что расстегнут гульфик. Споткнувшись, упаду на сидящую впереди поэтессу-песенницу Ларису Барскую. И не поднимусь, пока крепкие руки истинных любителей эстрады с благодарностью не подбросят меня к потолку.
Ларису Барскую такие тревоги явно не волновали. Она была поглощена собственным триумфом. Чуть ли не каждая вторая лауреатская песня оказалась сработанной на ее ненавязчивые стихи.
Поэтесса едва успевала рассеянно улыбаться в сторону телеоператоров.
В принципе, я невнятно отношусь к лирической дамской поэзии.
То есть я ее, попросту говоря, не читаю. Мне скучно. Я и так знаю, о чем там чаще всего говорится – о разлуке и Пушкине. Причем Пушкин обязательно в крылатке и куда-то торопится. А расставание идет на фоне дождя и опавших листьев. И мужчина, как правило, недостоин высоких женских страданий.
Поэтессы об этом знают уже в самом начале творческого пути.